Елена Кутукова - Мой (чужой) жених

– Мама, мама, Алена не умерла. Она живая! – кричал мой маленький брат.

И я сделала еще рывок, чтобы пробраться сквозь толпу, ведомая какой-то безумной дикой надеждой, рожденной словами шестилетнего ребенка.

Мама крепко держала Ваню за руку и не пускала ревущего ребенка к гробу. Казалось, за последние два дня она постарела на десяток лет, а глаза, всегда лучившиеся светом и теплом, погасли.

– Мама, она же просто спит. Я ее разбужу, и мы будем опять играть.

Ваня знал, что такое смерть, когда-то мы с ним говорили об этом, именно он задал мне эти вопросы. Он знал, но не хотел верить в это, пытаясь хоть как-то защитить свой детский мир. А им все-таки не следовало брать его с собой.

Но, тем не менее, мой брат прав, я жива, я стою и смотрю, как мама едва держится на ногах, отец поддерживает ее, а у самого на глазах слезы. Я никогда не видела, чтобы он плакал. А брат продолжал звать меня. И при каждом его слове мое сердце крошилось на части и отдавало болью в груди. Так хотелось сорваться с места, попытаться все объяснить, успокоить, но я не могу, еще не время и не место.

В ушах стоит пронзительная тишина, прикрываемая тихим шепотом и всхлипываниями. Я смотрю на гроб, в последний раз в жизни вижу собственное некрасивое неправильное лицо. Глаза плотно закрыты и уже больше никогда не смогут увидеть происходящее вокруг.

– Покойся с миром, Лера, – тихо, почти беззвучно шепчут мои губы, почему-то я знаю, что именно она умерла вместо меня.

Я вижу, как гроб накрывают крышкой, как его медленно опускают в могилу, как начинают засыпать землей, а родители смотрят на это, они не в силах оторваться от происходящего, не в силах отвести взгляд. Мама продолжает крепко держать руку Вани, на ее глазах слезы, но она не издает ни единого звука, только плотно сжимает губы. И когда бросают последнюю горсть земли и пора расходиться, мама все еще стоит и продолжает смотреть на мою могилу. Папа пытается объяснить ей, что нужно идти, но мама отмахивается. Посмотрев ей в глаза, он понимает, что не в силах с ней спорить. Папа уводит Ваню, а вместе с ним и всех остальных людей, а мама остается у могилы, она не замечает меня, для нее я словно бесплотная тень. Я смотрю на нее, пытаюсь впитать каждую черточку такого родного лица, вглядываюсь в ее пушистые волосы, всегда пахнущие медом и фиалкой, к которым я так любила прижиматься, когда она обнимала меня. Всматриваюсь в ранние морщины, которые появились преждевременно из-за дёрганой нервной жизни и непосильно работы. Самый родной, самый любимый человек, она, конечно, поверит и поймет. Это тот самый человек, который мне поверит, не может не поверить. И это вера ведет меня ближе.

Она плачет, тело содрогается в рыданиях, а из груди раздается вопль, больше похожий на рев раненого зверя.

– Мама, – наконец произношу я, а сердце трепещет. Ну же, узнай меня! Ты же говорила, что материнское сердце подскажет, ты же говорила, что всегда чувствуешь, что со мной. Мама, не надо плакать, я ведь жива, ну же, посмотри на меня.

Она удивленно поворачивает лицо, я вижу, как у нее расширяются глаза от удивления. Она внимательно вглядывается в мое лицо, а губы дрожат от напряжения.

– Мама, – повторила я и, судя по всему, совершила ошибку. Потому что на ее искаженном болью лице возникла гримаса злости. Она не узнает и не поймет, более того, в ее ответе я слышу ярость.

– Девушка, я не ваша мать.

И слышать это по-настоящему больно. Больно настолько, что я понимаю: признаваться не стоит. Сейчас она не поверит, отшвырнет, как надоевшую шавку, и уйдет прочь.

– Вы ведь мама Алены? – говорю я вместо заготовленного текста, вместо признаний и вместо слов, которые хоть как-то могли доказать, что я ее дочь. – Я ее знала. Она не любила кладбища.

Кажется, последняя фраза заставляет ее слушать более внимательно, по крайней мере, она смотрит на меня.

– И она бы точно не хотела, чтобы вы плакали. Она вас любила.

С ее глаз катятся слезы:

– За ее двадцать лет я мало что дала ей. – В мамином голосе звучит чувство вины. – Решила, пусть девочка развеется, и… – Она вновь срывается в рыдания.

– Вы любили ее, может быть, этого было достаточно?! – тихо сказала я, подойдя еще ближе, так хотелось обнять и утешить, успокоить, попросить ни в чем себя не винить. Но для мамы я сейчас незнакомка, пусть и та, которой можно что-то сказать.

– Что мне делать?! – вопрос не был адресован мне, это был лишь крик в пустоту, и этой пустотой была я, случайным зрителем ее горя.