Елена Рахманина: Я тебя уничтожу

Странное ощущение, спустя много лет, видеть перед собой единственную женщину, которую любил когда-то, ту, которая родила мне единственного ребенка.

Я замер на мгновение, сканируя её от макушки до кончиков замшевых ботфортов. Только она могла себе позволить без вульгарности носить откровенно сексуальную одежду в том возрасте, который озвучивала, не говоря уже о реальной цифре в паспорте. Стерва смотрит на меня, изгибая губы в ехидной улыбке, будто мой облик сейчас – результат её проклятия.

– Самгин, ты так и будешь стоять или возьмешь мои чемоданы и покажешь дом?

Прислоняюсь плечом к дверному косяку, давая понять, что в этот дом она войдет только через мой труп, продолжая молча изучать её, сравнивая с тем, как она выглядела в нашу последнюю встречу. Тонкие морщинки лучились из глаз, циничных и таких холодных, что она могла бы запросто перерезать мне горло, задержись её взгляд на нем чуть дольше.

– Что ты здесь забыла, дорогая? – Мой голос звучит тихо и хрипло: я давно не использовал голосовые связки, он разрезает воздух своими металлическими нотками, и ветер уносит его, так что мне остается гадать, расслышала она мой вопрос или нет.

София выше поднимает свой точеный носик, упрямо выдвигая вперед подбородок, всем своим видом показывая, что ей находиться здесь хочется еще меньше, чем мне видеть её.

Самоуверенная сука!

Дом располагался на берегу Балтики, приносившей в это время года холодный, пробирающий до костей ветер, а она одета в тонкое облегающее пальтишко, совсем не по погоде, да и такси сюда не может близко подобраться, поэтому ей, вестимо, пришлось долго тащить свой немаленький чемодан. Я наслаждаюсь её продрогшим видом, румянцем на щеках и едва ли не посиневшими руками, когда она привычным жестом убирает прядь волос за ушко, украшенное огромными бриллиантами.

– Твой сын попросил тебя убить, он же отлично знает, что я действую на тебя, как яд, – отвечает, приподняв одну бровь.

– Конечно, в тебя вкачано столько ботокса, что ты можешь парализовать любого одним прикосновением, а потом нанести сорок ранений, и все языком, – поддеваю её, наблюдая, как её губы от недовольства сжимаются в тонкую линию.

Отступаю назад, давая ей пройти, задумываясь над брошенной фразой. К чему вдруг Климу понадобилось приглашать её в мое логово из того серпентария, где он её нашел. Если бы не это замечание, так и оставил бы её за порогом ловить такси в Преисподнюю.

София проходит в дом, мягко покачивая бедрами, так что мой взгляд задерживается на её ягодицах, как на маятнике гипнотизера. Она ожидает, когда я помогу ей с чемоданом, но вместо этого я захлопываю дверь, оставляя его на коврике с надписью «Добро пожаловать домой».

Ступаю следом за ней, сжимая переднюю мышцу бедра, которую порой пробивает острой болью, как разрядом тока. В свое время я получил огнестрельное ранение в ногу, и пуля там так и осталась, но врачи уже не рекомендовали её трогать. С возрастом она начала приносить мучения, а в периоды обострения я и вовсе прихрамывал, порой задумываясь о трости. Впрочем, боль усиливалась в самые паршивые периоды моей жизни, например, как сейчас, и это не ускользнуло от Софии, полоснувшей меня очередной порцией презрения, будто мне и самому неизвестно, насколько жалким я выгляжу в её глазах, да и своих, особенно, сравнивая с тем, каким был когда-то.

Моя жизнь была войной, я жил в борьбе, я ей дышал, её же жрал, и скармливал ей сына. Как мог, иного я и сам не знал.

Но сын отрекся от меня, влюбившись в эту рыжую девчонку. Знал, как знал, что она все испортит! Мелкая же была тогда совсем, напоминала мне Софию на момент знакомства – не внешностью или поведением, а тем же необъяснимым воздействием на моего сына, которое было у его матери на меня. Словно приворожив к себе намертво, без возможности освобождения от этих чар.

Они с Софи были разными, но ими обеими двигала одна и также сила, огромное стремление идти вперед, только если Софи была готова на все ради свободы, которую давали деньги, то целью Алены были золотые медали.

Увидел Софию впервые, когда ей было девятнадцать; она сидела на коленях у моего кореша, покачивая тонкой ножкой в капроновом чулке, край которого виднелся под короткой юбочкой, и смотрела на меня так, будто во всей комнате, кроме нас, не было никого. Тогда я понял, что нет у меня больше друга, что за неё я готов был убрать со своего пути любого и каким угодно способом, в равном бою или предательством – не важно, она – моя.