Алла Лазарева: Бык и бабочка

– Это дни?

– Да, это дни. Это дни в кирзовых сапогах, и они идут. Дальше я пока не придумала, но обязательно придумаю. А ты посмотри, посмотри, как они идут! Скоро и твои дни пройдут, а ты так и не успеешь урвать у жизни хоть какую-нибудь даже самую занюханную захудалую любовницу.

Павел смотрит на Еву, нещадно щелкающую семечки, и он не понимает, как она так может насмехаться над его чувствами. Ведь он любит ее уже больше двух с половиной десятков лет.

– Я, пожалуй, пойду, – говорит Павел.

Он знает, что когда он будет уходить, Ева даже не наградит его взглядом. И это правда.

– Еще раз повторяю, – кричит Ева случайно зашедшему в зал администратору, – мне ни к чему здесь кривоногие особи, которых с дальнего ряда от баб без детального рассмотрения не отличишь! Неужели всем городе не найдется сорок нормальных мужиков с размером ноги не меньше сорок четвертого? Если нет, то ищите их хоть по всей стране! Где ты мне этих сотрясателей яиц надыбал? Мне нужно, чтоб от их шагов тряслись не их яйца, а вся Вселенная!

Ева встает, забыв убрать газету с колен, и шлейф из шелухи от семечек остается за нею. Но она даже не обращает на это внимания. Потому что это не царское дело. Ева часто употребляет это выражение, периодически заменяя его на – не твое собачье дело. Поэтому все то, что у нее не царское дело, получается собачьим. Ева во всех предпочитает сталкивать полярности, потому это порождает в ней ураганы противоречий, энергией которых она питается. Ева – человек страстей, оставивших на ее внешности свой глубокий след. Спокойно жить Ева не может. Спокойствие для нее – это пытка.

– Все, мальчики, свободны! – говорит Ева актерам на сцене. – Господь явно погорячился, создав вас мужчинами.

Ева сегодня не в духе, и она от долгого сидения прихрамывает. Еве хочет курить, но ей нельзя. Когда Ева чем-то огорчена или не в настроении, ее боятся все. Она не стесняется в выражениях. Ева вообще не любит стесняться, потому что это мешает ей вытеснять из театра ненужных людей и жить так, как ей нравится.

– А потом будет сказка, новые возможности, новая жизнь, новый театр и карьера, и можно играть и играть, до одуренья играть! – говорит Элона, театрально падая с закинутой над головою рукой на застеленную розовым покрывалом кровать. – Главное уехать отсюда, уехать отсюда, где у нас с тобой нет никакого будущего, – улыбаясь, продолжает говорить Илона, устремив свои горящие стальным блеском глаза в потолок. – Москва, мой милый Жан, Москва создана для того, чтобы мечты сбывались. Москва – это место, где сбываются все мечты! Москва, это даже лучше, чем рай, потому что в раю нет секса. А в Москве все пронизано сексом и жаждой жизни, там все заряжено, как электричеством, жаждой жизни и творчества.

Жан и Элона любовники и ровесники, которым уже минуло двадцать три весны. Они живут вместе уже второй год. Но они не простые любовники, а те, которые хотят в будущем узаконить свои отношения. Жан – профессиональный инженер, а Элона профессиональная актриса. Элона очень хочет, чтобы Жан уехал с ней в Москву, поэтому она хочет пристроить его в тот театр, где она работает. Она думает, что они вместе с театром могут уехать вместе вначале на гастроли, а потом там смогут закрепиться, остаться. Она рассчитывает, что его возьмут в массовку. Единственное, что смущает Элону, это то, что Жан темнокожий, а темнокожего пристроить в театр, как ей кажется, гораздо труднее. Потому что для него предусмотрена всего одна роль – роль Отелло. Элона очень красивая блондинка с очень светлой кожей, она – надменная высокая гордая, а Жан темный и невысокий. Вместе они представляют из себя очень интересную пару, как черное и белое, но это только внешне красиво выглядит, потому что внутри этой пары полный разлад. Они как противоположные стороны дуальности хотят друг друга, но не могут быть вместе.

– Да меня и быль устаивает, что мне это сказка, – недовольно отвечает Жан.

Жан не хочет никуда переезжать и тем более становится актером, потому что его и так все устраивает. Он скептически смотрит на планы Элоны. Его привлекает сейчас больше не мысли о Москве или театре, а ее гладкая красивая подмышка, в которую, как ему кажется, можно посадить цыпленка.

– Только подумай, Жан, сколько возможностей может дать нам столица! В столице ведь совсем другие люди, они – продвинутые. С твоим цветом кожи это нам будет как нельзя кстати. К тому дети, которые у нас родятся лет этак через дцать, наверняка они тоже будут черненькими, как ты, негритятами. Им гораздо лучше будет в Москве, чем здесь в этой дыре, где все друг друга знают. По крайней мере, в Москве их не станут дразнить черножопыми, их скорее будут называть афрозадами, – смеется Элона. – Культура. Столица. Там, где Москва, там культура и столица. Да и я, грешная, перестану играть эти все дебильные роли второго плана и сыграю уже что-нибудь настоящее, за что не стыдно.