Джулия Бирн: Волшебство любви

– Эгоистическое нежелание вашей светлости выполнять священные обязанности, возложенные на вас три года назад, вынудили меня обратиться к вам лично. Не без некоторых неудобств для меня, сказала бы я.

Ответа не последовало.

Да и смешно было бы его ожидать, поскольку гневные слова Фиби были обращены к портрету давно почившего в бозе Диверелла, висевшему над камином в библиотеке, куда десять минут назад ее провели.

Черные как смоль волосы, узкое лицо и холодные глаза цвета сапфира не оставляли сомнений в том, что изображенный на холсте человек – Диверелл, и никто другой. Точно так выглядели, должно быть, и его далекие предки, склонявшиеся в мамонтовых шкурах над кострами. Мамонты, не выдерживая пронзительного взгляда ледяных глаз, наверняка становились легкой добычей могучего клана.

Фиби хорошо изучила не только этот взгляд, но и повадки Дивереллов в целом. Поэтому она с таким усердием репетировала речь, с которой собиралась обратиться к своему работодателю, его светлости Себастьяну Александру Дивереллу, за какие-то таинственные заслуги перед короной получившему недавно титул барона.

Несмотря на многочисленные слухи об этом человеке, для Фиби он оставался загадкой. Достоверно ей было известно лишь одно – еще юношей он уплыл в Индию, жил там в течение нескольких лет, а затем изъездил чуть ли не весь Восток, занимаясь некой загадочной деятельностью, за которую и был ныне вознагражден баронским титулом.

В иное время столь высоко оцененный патриотизм не вызывал бы у нее раздражения, но благодушие, покой и прочие душевные состояния, являющиеся неотъемлемой частью нормального образа жизни, покинули Фиби в тот самый день, когда она по приглашению тетки Диверелла приступила к выполнению обязанностей гувернантки осиротевших двух племянниц и племянника новоиспеченного барона.

Начались два года существования на острие ножа. Никакие обращения к лицам, которым надлежало откликаться на ее запросы и приходить к ней на помощь, действия не возымели. Фиби видела лишь один выход из положения – лично поговорить с лордом Дивереллом.

Ее обращение к джентльмену на портрете было не первой попыткой такого рода. Репетировать свою речь, адресованную барону, она начала еще неделю назад, когда окончательно пришла к выводу, что она или передаст воспитание младших членов семейства их дяде и опекуну, или же сойдет с ума.

Но чем ближе делался миг встречи, тем менее поучительными становились репетируемые фразы. К тому же в них начало проглядывать отчаяние – особенно после поездки в Лондон, заполненной самыми невероятными приключениями, – хотя Фиби хорошо понимала, сколь оно неуместно.

Проверяя, все ли у нее в порядке, девушка провела рукой по голове. Старомодная шляпка неопределенного буроватого цвета была на месте, скрывая ее пышные каштановые волосы, карие глаза и свежий цвет лица. Это обстоятельство огорчило ее, когда она перед выходом из гостиницы «Сверчок» взглянула на себя в зеркало, но Фиби быстро подавила в себе это чувство: гувернанткам и положено не привлекать к себе внимания. Они должны как бы сливаться с окружающей обстановкой.

В данном случае, подумала она, это нетрудно. Ее коричневая накидка словно специально подобрана в тон кожаной обивке удобной тахты и кресел, разбросанных вокруг камина. Сядь она на одно из них – и ее вовсе не будет видно. Роскошь, с которой была обставлена библиотека, – тяжелые бархатные шторы на окнах, изысканный восточный ковер во весь пол, нефритовые статуэтки на подставках и в застекленных горках – говорила о том, что кое-какие слухи о Диверелле соответствовали истине: очевидно, он действительно нажил в Индии состояние.

Особое внимание Фиби привлекла своей откровенной обнаженностью фигурка Психеи, стоявшая на огромном письменном столе красного дерева. С трудом оторвав от нее взгляд, Фиби снова перевела глаза на висевший над камином портрет. Строгие черты лица изображенного художником человека напомнили ей, что она здесь не для того, чтобы любоваться произведениями искусства.

– Напротив, – строго возразила она ему, – я здесь для того, чтобы в самых решительных выражениях осудить необъяснимое поведение вашей светлости.

– Какая жалость, – раздался от двери за ее спиной низкий мужской голос. – Третий граф был известным распутником, но все равно осуждать за это человека спустя сто пятьдесят лет после его смерти несправедливо.