Кэтти Уильямс - С Новым годом, с новым счастьем!

Настало лето. Кэтрин Льюис сидела на траве в Риджентс-парке, ощущая с долей глухого раздражения, как горячие солнечные лучи исподтишка жалят ей кожу. В такой день, как сегодня, должно быть хмурое небо и проливной дождь. Последние шесть восхитительных месяцев моросило непрерывно, безостановочно – казалось, у этого дождя нет ни начала, ни конца.

И тем не менее у всего есть начало и конец. Такова природа вещей.

Она прикрыла глаза ладонью от слепящего света и в этот краткий миг как будто увидела сразу все, как будто вся ее жизнь, вплоть до мелочей, промелькнула у нее перед глазами.

Двадцать лет, прожитых вместе с матерью в тесном, безликом стандартном домишке на тесной, безликой стандартной улочке в самом центре Лондона, – не жизнь, а существование, полное отчаянных усилий не сломаться от нытья и бесконечной критики, пока она грызла гранит науки и мечтала о том дне, когда вырвется на свободу.

Что ж, в конце концов она ощутила вкус свободы, разве не так? Случилось это, впрочем, не давным-давно, когда умерла мать, умерла тихо, за чашкой чая в маленькой убогой гостиной, перед включённым телевизором. Нет, тогда просто пришло освобождение от своего рода рабства.

Свобода же пришла лишь в последние шесть месяцев.

Кэтрин на мгновение закрыла глаза и вспомнила так ясно, как будто это было вчера, свою первую встречу с Домиником Дювалем. Она тогда ступила в переполненный зал, одетая в вызывающий наряд Эммы с уложенными в вызывающую прическу волосами, в душе ужасаясь той новой личности, которую она сама из себя сотворила, – и тут же увидела его в другом конце зала, высокого, смуглого, внушительного, одна рука подносила к губам бокал, другая была небрежно засунута в карман брюк. На миг глаза их встретились поверх толпы, и она улыбнулась, вспыхнула и затрепетала в своем облегающее открытом платье, таком непривычном, потому что она никогда в жизни раньше не носила ничего подобного.

Позже он сказал ей, что это была самая сексуальная улыбка, когда-либо виденная им на женских губах.

Она вытянулась на траве, подложив руку под голову, и устремила взгляд в небо. Оно было густо-синего цвета. Ни единого облачка. Один из тех идеальных летних дней, которые как будто созданы специально для того, чтобы напоминать англичанам, что погода – это не только дождь и ветер.

Доминик может появиться в любую минуту.

Она решила прийти заранее, из-за смутной надежды, что, увидев его издалека, успеет собраться с силами для того, что ей необходимо сделать.

Она и место встречи выбрала очень тщательно, а потом объяснила ему, где ее искать. Как-то так случилось, что в Риджентс-парке они ни разу не были вместе, а она хотела, чтобы разговор произошел там, где ее не будут мучить воспоминания.

Но воспоминания – она осознала это сейчас с тоской, заполнившей все ее существо и уничтожившей все остальные чувства, – не зависят от времени и места. Она лежала на траве, хмурясь и пытаясь сообразить, как ей сформулировать то, что она должна ему сказать, но могла лишь вспоминать ощущения, которые он ей подарил.

Каждое его слово было для нее откровением, каждая улыбка уводила в новый мир, о существовании которого она даже не подозревала.

Как канатоходец, она шагала по натянутой ею же проволоке, а он протянул ей руку, и на какое-то время она обрела способность летать. Начавшаяся полгода назад безрассудная игра – игра, в которую она должна была сыграть прежде, чем потерять такую возможность навсегда, – завершилась так, как ей и не снилось.

Какие дураки те, подумала она, снова садясь, кто говорит, что лучше полюбить и потерять, чем вовсе не испытать любовь.

Она прищурилась от солнца, увидела издалека подходящего к ней Доминика и ощутила знакомый бурный всплеск эмоций.

Скажи ей кто-нибудь раньше, что какой-то один мужчина может сделать краски ярче, а музыку нежнее, может изменить весь ход жизни, – она бы просто рассмеялась, но именно это он и сделал. Вся ее жизнь, казалось, раньше была черно-белым фильмом, а теперь стала цветным.

Он был одет для работы. Угольно-черные брюки, безукоризненно сшитые на заказ, как и вся его одежда, белоснежная рубашка с закатанными до локтей рукавами, пиджак перекинут через плечо.

Он был высок, под метр девяносто, с мощной, гибкой грацией атлета. Такие мужчины, появляясь в комнате, полной народа, тут же привлекают к себе внимание. Он обладал чем-то большим, нежели просто привлекательная внешность, случайный дар природы. Было что-то непреодолимо притягательное в том, как он держал себя, в его скупых, изящных движениях; что-то завораживающее в твердых чертах лица, обрамленного черными волосами, в изумрудной зелени глаз.