Ольга Лазорева: Аромат рябины

«…Моя душа пуста. Это какой-то безграничный вакуум, в котором можно пропасть. Пропасть и… упасть… в пропасть».

Данила криво усмехнулся и откинул со лба длинную темную челку. Его серые глаза, обычно жесткие и холодные, смотрели на море, на садящееся красное солнце с несвойственным им выражением легкой грусти.

На берегу было пустынно. Прохладный осенний ветер дул мягко, но безостановочно.

«Что дальше?» — подумал Данила и вновь усмехнулся.

Нагнувшись, он сгреб в горсть холодную влажную гальку. И стал медленно перебирать гладкие камушки, с удовольствием ощущая их отполированную поверхность. Потом размахнулся и забросил гальку в море.

Данила пошел неторопливо вдоль кромки воды, не отрывая глаз от полыхающего горизонта.

«Дальше? А зачем? Я знаю лишь одно: сейчас, сию минуту я — пуст. Так пуст, словно не существую».

Он остановился и закрыл глаза, глубоко вдыхая сырой воздух.

«Почему это происходит со мной? Не знаю. Но меня больше никто и ничто не волнует и не интересует. Кто я? Что я? Пустота. И эта пустота ходит, двигает руками, пытается рассуждать».

Данила вздохнул и почувствовал легкость во всем теле, словно остаток его существа начал неотвратимо растворяться в вакууме. И это почти обморочное ощущение медленного исчезновения доставляло ему тонкое наслаждение.

— Привет! — вдруг услышал он и открыл глаза с недовольной гримасой.

Прямо перед ним стояла девушка в голубом ситцевом сарафане и, сунув палец в пухлый маленький рот, смотрела немного исподлобья с наигранно капризным выражением больших ярко-синих глаз. Венок из помятых, таких же ярких, как глаза девушки, васильков сползал ей на правое ухо, чудом удерживаясь на рыжих кудрявых волосах, которые нещадно трепал ветер. Пряди то и дело падали ей на лицо, почти закрывая его, но девушка откидывала их в сторону и вновь смотрела на Данилу. На вид ей было явно за двадцать, но она строила из себя подростка. Веснушки, гладкая розовая кожа, пухлые, как у ребенка, губы, отсутствие косметики могли бы ввести в заблуждение, но глаза выдавали ее настоящий возраст. Девушка переминалась с ноги на ногу, ее босые маленькие ступни оставляли вмятины на сыром песке.

— Убери палец изо рта, тебе это не идет, — хмуро сказал Данила. Потом нехотя спросил: — Ты кто?

Ему почему-то захотелось снять с себя шерстяной свитер и закутать в него девушку.

— Весна, — ответила она нежным чистым голоском и вынула палец изо рта, опустив руку.

Ее нижняя губа была влажной, и Данила, не отрываясь, смотрел на нее. Во рту у него пересохло. Он откашлялся и сказал:

— Кончай придуриваться! Как тебя зовут на самом деле?

— Весна, — певуче повторила девушка.

Ее губы дрогнули, и она, закинув голову, звонко расхохоталась, обнажая мелкие белые зубы. Васильковый венок соскользнул с ее головы и упал на песок. Девушка перестала смеяться и шагнула к Даниле. Затем мягко положила руки ему на плечи и глубоко заглянула в глаза. Он мгновенно погрузился в чистую синеву ее взгляда и почувствовал в осеннем ветре сырую свежесть мартовского дня и теплое прикосновение солнечных лучей. Данила даже услышал оглушительное и многоголосое чириканье воробьев, какое можно услышать только ослепительным весенним утром. И это ощущение просыпающейся природы и очередного возрождения, все того же, повторяющегося из года в год, начало заполнять маленькую часть безмерного вакуума его души неясной радостью. Оно стало быстро разрастаться, словно сильные зеленые побеги потянулись в разные стороны и, заплетая, оживили пустоту. Данила отдался во власть этого неожиданного захвата его мира и мгновенно почувствовал прилив энергии.

Естественным движением было обнять девушку и прижать к себе. Закрыв глаза, Данила нашел ее мягкие губы своим нетерпеливым пересохшим ртом и начал не отрываясь целовать. Он ощутил, как уходит легкость и приходит желание, и все его тело наливается тяжестью. Данила перестал чувствовать свежесть весеннего ветра, и гнетущая печаль вошла в его сердце.

— Нет! — вскрикнул он и оттолкнул девушку. Его потухший взгляд остановился на ее зарозовевшем лице.

Он больше не замечал синих прозрачных глаз, а только влажные приоткрытые губы.

— Нет, — зло повторил он и добавил с еле сдерживаемым раздражением: — Проваливай!

Данила закрыл глаза и опустился на сырой песок, обхватив голову руками. Он почувствовал, как его душа сжимается и, сделав усилие, освобождается от остатка только что испытанных эмоций. И вновь становится пустой. Данила с наслаждением погрузился в эту пустоту и замер, словно в невесомости. Темнота и тишина окружили его. Он подождал немного, но ничего не происходило. Открыл глаза и понял, что по-прежнему в темноте и к тому же не ощущает своего тела.