Вайолетт Лайонз - Дар небес

— И я тоже, Оливия! Большей ошибки в жизни я не совершал.

Дженис отпрянула от двери, сраженная твердым и хладнокровным тоном Адама. Вот так спокойно и безапелляционно признаться, что, оставив Оливию, сдавшись без боя, он совершил главный промах в жизни! И все потому, что в приступе отчаяния он направился прямехонько к ней, скромной школьной учительнице, переспал с ней, сделал ей ребенка, а затем уже в силу гипертрофированной ответственности почувствовал себя обязанным жениться на ней. И в результате он больше не волен жениться на женщине, которую любит. Дженис обхватила себя руками, словно боясь, что сердце вот-вот разобьется на мельчайшие осколки.

— Но сейчас я готова начать все заново, — продолжала Оливия. — Я хочу попытаться возместить тебе ту боль, которую невольно причинила тебе, милый!

Голос Оливии вдруг прозвучал неожиданно громко, и лишь спустя секунду Дженис с ужасом осознала причину этого. Должно быть, она, Дженис, выдала себя, вскрикнув или сказав что-то вслух, потому что двери оказались распахнутыми настежь, в проеме их стоял Адам и смотрел на нее непроницаемым взглядом.

— П-простите, — торопливо проговорила Дженис. — Мне не следовало…

— Дженис!.. — Голос его выражал еще меньше чувств, чем взгляд. — Входи. Это касается и тебя тоже. Я хочу, чтобы ты все слышала.

Нет! Это меня не касается! — захотелось ей крикнуть. Это имеет отношение к тебе, и ты, безусловно, уже сделал свой выбор. Я не хочу, чтобы ты в моем присутствии говорил, что совершил величайшую ошибку жизни, женившись на мне. Я не хочу слышать о том, как сильно ты любишь эту смазливую куклу!

Но из горла у нее вырвалось лишь слабое, еле слышное «Нет».

— Джен… — сказал Адам тихо, но твердо, отметая прочь все ее возражения. — Входи!

И она поняла, что ей остается только повиноваться.

Чувствуя, как у нее подкашиваются ноги, она вошла в комнату, и карие глаза ее мгновенно отыскали блондинку в элегантном салатового цвета костюме, стоявшую напротив большого окна и явно удивленную ее появлением.

— А вы кто такая?

Презрение, сквозившее в голосе Оливии, уязвило Дженис, и она невольно подняла голову и гордо расправила плечи.

— До недавнего времени я была мисс Дженис Моррисон, но теперь я миссис Дженис Лоусон, — заявила она со всем высокомерием, на которое была способна. — Я жена Адама.

Оливия отпрянула и недоверчиво переспросила:

— Его жена?

— И мать моей дочери, — добавил Адам сухо.

А она явно не ожидала этого! — торжествующе подумала Дженис при виде того, как тонкие брови Оливии взмыли вверх, а зеленые глаза чуть ли не вылезли из орбит.

— Твоей дочери! Адам, а ты уверен, что она тебя не водит за нос? С чего ты взял, что ребенок твой?

— Я уверен в этом! — без тени колебания отозвался Адам. — Элис — моя дочь, и она значит для меня больше, чем весь свет.

Что-то изменилось в душе Дженис. Она вошла в комнату, чувствуя себя потерянной и брошенной, уверенная, что ее браку с любимым человеком пришел конец. В предчувствии развязки она готова была пойти на крайний шаг, чтобы показать, как она любит Адама, и освободить его от всяких обязательств перед собой, чтобы он мог вернуться к Оливии.

Но сейчас, при виде его лица, при виде огня, горящего в его глазах, она вдруг преисполнилась смелости и решительности. Рука ее импульсивно сжала бриллиантовое сердечко на золотой цепочке.

— Мы с Адамом одна семья.

— Ах, вот как? А как Адам? Он тебя хоть любит?

Красивые губки Оливии скривились в торжествующей ухмылке, когда она уловила проскользнувшую по лицу Дженис тень сомнения.

— И любишь ли ты его? А если и любишь, то знай, что первой он выбрал меня. Он хотел жениться на мне до того, как ты появилась в его жизни и поймала на крючок с этим твоим ребенком. Ты окрутила его, воспользовавшись минутой его слабости, а потому ты всего лишь самозванка и занимаешь место, которое должно принадлежать другой. Если у тебя на пальце его обручальное кольцо, то это означает одно: ему пришлось это сделать, ведь у него не оставалось выбора.

Странным образом слова эти совершенно не трогали Дженис, быть может потому, что она так часто говорила их себе, что перестала на них реагировать, или же она просто знала, что сейчас борется не за себя одну. Разве не она сама себе поклялась, что ее ребенок не будет расти, не зная отца, как это произошло с ней. Она боролась не только за свое счастье, но и за счастье Адама, за счастье их дочери.

Приняв ее молчание за молчаливое согласие, Оливия поспешила продолжить свою атаку.