Роксана Лонгстрит: Вино веры

Перевод:bitari

Перевод сайта http://www.diary.ru/~bitariи группы https://vk.com/storehouseofhampire

Она была ещё молода, но я знала, кем она может стать — это было очевидно с первого взгляда. Никто не смог бы забыть эти невероятные глаза.

Её звали Эме Семпл МакФерсон, и она, как считали люди, была пророчицей.

Рабочим потребовалось целых полдня, чтобы установить палатку, в которой я ждала её выступления. Новую палатку — что само по себе удивительно: найти во времена бушующей войны новую палатку любого размера было просто невозможно.

Не хватало не только палаток: сколько я не вглядывалась в огромную и всё ещё растущую толпу, я видела только женщин, стариков и детей. Я смешалась с ними, как и намеревалась — седовласая дама в возрасте, одетая хорошо (как мне нравилось считать), но не напоказ. Возраст и женственность придавали мне аристократичности, благодаря которой никто из толпы не пытался оттолкнуть меня ради лучшего обзора.

Я никогда не отличалась хорошими манерами, зато отлично умела использовать чужое воспитание в своих интересах.

Я приехала в Филадельфийскую глубинку, следуя за слухами: «Сестра Эме говорит голосом Бога», — так утверждали люди. «Она исцеляет Его руками». Я скептично ожидала вечера теплых банальностей. Таково было сейчас христианство — пьянящее молодое вино моей юности превратилось в молоко, подходящее для грудных детей. Я ходила в тени крестов с висящими на них мучениками и не собиралась учиться любить молоко.

Вокруг меня гудели голоса. Фермер слева беспокоился за свою дочь, больную лихорадкой — не жутким и всё ещё свирепствующим гриппом, поспешно добавил он. Он слушал медицинские советы молодой толстушки и её сухопарого мужа. Если кто-то и надеялся, что я присоединюсь к беседе, они были достаточно любезны, чтобы не требовать этого; я наблюдала и ждала. Сестра Эме пассивно сидела с закрытыми глазами, пока её помощники перешёптывались неподалёку, пронзая толпу взглядами и проверяя время по карманным часам.

Наконец ждать дальше стало просто небезопасно. Толпа забила палатку до предела: бесформенный бормочущий зверь с тысячью голов. Так много лет прошло с тех пор, как я была частью такой толпы — тогда я стояла далеко позади и слова звучали слабо, но ясно в тишине. Пять тысяч человек собрались в тот день. Иногда я всё ещё могла вспомнить звук его голоса или козлиную вонь от слишком плотно сбившихся людей. Ничто в моей жизни никогда не вернётся вспять.

Сестра Эме поднялась и вышла вперед, подняв руки и не открывая плотно зажмуренных глаз. Толпа слегка притихла, реагируя на электризующее присутствие, надвигающееся как гроза. Я чувствовала его жар с того места, где стояла. На этот раз никакого мошенничества. Никакого лжепророка.

Она стояла с поднятыми руками, напряженно дрожа, как будто держась за невидимую стойку, страдая во славу Божью. Люди затихли, а затем и вовсе испуганно замолчали. Боялись ли они? Кажется, я начала. Моя жизнь стала удобной и обыденной, но она и огонь в её глазах вновь разорвали её в клочья. Этого я и жаждала и боялась. Искра света в долгой привычной тьме.

На ней было простое белое платье строгого покроя. Тёмные волосы уложены в консервативный пучок; никаких драгоценностей, кроме обручального кольца. Обычная женщина, если не считать сияния её лица.

Оно ослепляло, теперь, когда она отдалась экстазу Бога.

Эффект от её пока ещё безмолвной мольбы заставил толпу зашептать собственные молитвы. Старуха с фотографией сына, которая стояла рядом со мной, плакала в рваный носовой платок. Она приехала просить благословения для него.

Часом ранее я любезно сказала бы, что это бесполезно. Но…

Но.

Сестра Эме опустила руки; её глаза раскрылись, и были они дикими глазами святого, настолько полными любви, что приобретали силу рока.

Она заговорила.

Я не могу вспомнить о чём: это были не слова, слова были прежде. Это была обнажённая и ужасающая красота её веры. Её голос был мечом, пронзающим каждого человека в палатке; некоторые падали на колени и заливались слезами. Она сияла так ярко, что словно солнце обжигала мои глаза, стук её сердца барабанным боем пульсировал в моих ушах. Она вспотела во время речи, и её белое платье обнимало порозовевшую кожу словно рука любовника. Она металась по платформе как дикий зверь, и кричала о своей боли, о боли Бога, о своей любви, о любви Бога.