Барбара Картленд: Призрак в Монте-Карло

— Н-нет… п-папа!

Джон Уайтам потрепал ее по щеке, и она, не в силах противиться его обаянию, улыбнулась в ответ.

— Ведь тебе уже за тридцать! Ты бы поторопилась и нашла бы себе любовника, а то будет поздно. Где мама?

— В доме.

Он больше ничего не сказал и направился в дом. Эмили последовала за ним в большую кухню с дубовыми балками. Ее мать готовила ужин, и все помещение наполнилось аппетитными ароматами, поднимавшимися от стоявших на плите кастрюль и горшков. Мари Ригад раскраснелась от жары. Ее начавшие седеть волосы растрепались. Однако ее фигура сохранила девическую стройность. Когда она увидела, кто стоит в дверном проеме, она вся засветилась от радости, ее голос зазвучал совсем юно, живо и весело.

— Джон!

— Да, Джон! А ты удивлена, что я приехал после стольких лет?

— Ты приезжал к нам всего четыре года назад, и я знала, что ты опять приедешь.

— Вот как? Ты знала? И ты оказалась права. Я кое-кого привез.

Очень осторожно он усадил Элис на стол. Девочка что-то пробормотала и спрятала лицо у него на груди.

— Это Элис, — объявил он Мари.

— Я догадалась, — ответила она. — В прошлый раз ты рассказывал о ней. Ты сказал, что ее воспитывают родители твоей жены.

— Но я не рассказал тебе, как эти чертовы родственники обращаются с ней. Мой напыщенный и самодовольный тесть, считающий, что я его недостоин, и его высокомерная жена-аристократка, которая при встрече подает мне два пальца, как будто боится, что откушу ей всю руку. Неудивительно, что девочке было плохо с ними. Однако я не понимал этого до тех пор, пока не увидел ее несколько дней назад. Все оказалось совсем не так, как Элис мне рассказывала. Как выяснилось, они под страхом наказания запретили ей что-либо говорить мне. Но я заставил ее няньку выложить мне всю правду. Она рассказала, что Элис запугали, что ее постоянно наказывали, что ей постоянно вдалбливали, будто ее отец — плохой человек и будто он отказался от нее. Я дал им возможность удостовериться, насколько я плох. Я послал их ко всем чертям/ и забрал ребенка. Она больна, она в ужасном состоянии, поэтому я и привез ее к тебе, Мари. Я снимаю с себя все обязательства по отношению к родственникам, да и Англией я сыт по горло. Я уезжаю отсюда и собираюсь писать картины, однако я не могу таскать с собой больного ребенка. Ты возьмешь ее?

Эмили даже не слушала, что говорила ее мать, так как заранее знала, каков будет ответ:

— Конечно, возьму, Джон.

Как и Мари Ригад, Эмили была полностью покорена Джоном Уайтамом. Казалось, что от этого огромного мужчины, который заполнил собой все помещение, исходила мощная энергия. Он был высок и красив, и, несмотря на свою неопытность в подобных делах, Эмили понимала, что в нем есть какая-то неистовость. В его неугомонности, в его бесшабашной веселости, в его чувственном рте, в его глазах, которые таинственным образом притягивали к себе внимание всех окружающих, было нечто необузданное.

— Тогда договорились, — сказал он. — Вот, возьми. В следующий раз, когда я получу деньги, я пришлю вам побольше.

Он бросил пачку банкнот на стол, и в тот момент Эмили показалось, что это очень много. Однако ей предстояло узнать, что большей суммы 6 т него никогда не поступит.

— Ты останешься, Джон? Может, хотя бы поужинаешь? — затаив дыхание, с мольбой в голосе спросила Мари Ригад, когда он повернулся к двери.

— Нет, дорогая, мне еще кое-что надо сделать. Спасибо тебе за Элис.

Он расцепил ручки девочки, поцеловал ее в макушку и повернулся к женщине, которую любил, когда ему было двадцать, и которая любила его более тридцати лет. Он взял ее за подбородок. Она посмотрела ему в глаза, ее лицо смягчилось и преобразилось.

— Значит, ты все еще любишь меня! — проговорил он. — Ну-ну, я всегда считал себя счастливым человеком.

Он поцеловал ее в губы и вышел из кухни. Мари и не пыталась остановить его. Она просто стояла, прижав руки к груди, которая судорожно вздымалась под дешевой тканью кофты, и смотрела ему вслед.

А Эмили наблюдала, как он уходит. Именно она была последней, кто видел, как он умело вывел гнедых на дорогу, именно ей суждено было услышать те слова, которые он пробормотал на прощание; именно ей предназначался прощальный взмах его шляпы в то мгновение, когда лошади, рванув с места, увлекли за собой раскачивающуюся коляску. И тут ее внимание привлек какой-то шум. Это был плач ребенка.

— Папа! Папа! Не оставляй меня!

Так жалобно плакать могло только одинокое, всеми покинутое существо. Девочка выбежала из кухни в сад. Эмили подхватила ее на руки и крепко прижала к груди, чувствуя, как маленькое тельце содрогается от рыданий и как соленые слезы капают ей на щеки.