Фредерик Дар: Мое печальное счастье

— Много! — поправила мадам Руленд.

— …и если она не будет сама работать по дому, то ей станет совсем тоскливо! — закончил муж, оставив без внимания замечание жены.

— Если мы будем работать вдвоем, ей будет не так скучно. Вдвоем… все по-другому!

Думаю, я испытывала то же, что обычно испытывают в суде: ту же потребность оправдаться, говорить все что угодно, лишь бы доказать, что у вас честные намерения.

Я заглянула в открытое окно дома. Там царил страшный беспорядок. Если это она называла домашней работой, мадам Руленд, думаю, я появилась вовремя! Но такого рода аргумент я не могла выложить, вряд ли она оценила бы его по достоинству. Когда я проходила по тротуару и издали смотрела на эту пару в тени качелей, мадам казалась мне наделенной кротостью, той немного странноватой кротостью, которую я связывала с ее «индейской кровью». Теперь я видела, что взгляд ее глаз не так легко вынести.

Она снова принялась за еду, по-прежнему опираясь согнутой левой рукой в колени.

— Ясно, — вздохнула я… — Извините…

Настаивать не имело смысла. Я улыбнулась им, изо всех сил скрывая огорчение, и ушла. Песок тихо поскрипывал у меня под подошвами. Вы не можете себе представить, какой огромной казалась зеленая машина и как обольстительно она пахла Америкой.

Я долго плакала тем вечером, запершись в своей жалкой комнатенке. Мне казалось, что я стала вечной пленницей Леопольдвиля, а моя судьба отныне и навсегда будет связана с заводом, пьяными от вина и усталости людьми, едким запахом капусты и телевизионным экраном, перед которым, сдвинув в одну линию продавленные стулья, неизменно сидим мы — мама, Артур и я.

На другой день у Риделя я машинально выполняла свою работу. В ней не было ничего сложного. Мы выпускали автомобильные сиденья. Я работала «на отделке», нашивая на края сидений пластиковые полоски. В шесть часов у меня возникло было намерение пройти перед домом Рулендов, но я сдержала себя. Отныне моя дорога будет пролегать через железнодорожный переезд с текущей сквозь него толпой рабочих, в удушливых синих выхлопах веломоторов, в их треске, разрывающем мне голову.

Я пришла домой раньше обычного. И вот тогда-то, поверьте, сердце мое чуть не перевернулось!

У нашего дома стояла автомашина Руленда. Она занимала почти всю дорогу. Проходя мимо, я дала оплеуху малышу Куенде, сыну наших соседей напротив, пытавшемуся на пыли, покрывающей прекрасный кузов, написать «дерьмо».

Я рванулась в дом, как безумная. Месье Руленд сидел на лучшем стуле (ветеране на гнутых ножках, доставшемся нам от бабу), в сдвинутой на затылок шляпе. Мама стояла перед ним с натянутым видом. Обычно она любит расфуфыриться, но была как раз пятница, ее день стирки, и она обрядилась в старую рваную блузу, повязав талию куском матрасной материи вместо фартука. Богатый вид, ничего не скажешь!

Мне было стыдно за бак с бельем, выплевывавшим пену на плиту, стыдно за жалкую обстановку, за абажур из бисера, засиженный мухами; мне было стыдно, признаюсь, и за заячью губу матери.

— Смотрите-ка! Вот она, собственной персоной!

И не давая мне раскрыть рта, негодующим тоном спросила:

— Это еще что за история, Луиза? Ты ходила к этим дамам-господам предлагать свои услуги?

— Да.

— Почему ты мне об этом не сказала?

Я пожала плечами. Месье Руленд смущенно улыбался. Чтобы подавить стыд, я взялась за него.

— Откуда вы узнали, где я живу?

— От табачного торговца напротив моего дома. Он сказал, кто вы…

— Зачем вы приехали?

— Мы обсудили вместе с женой и хотим нанять вас.

Я была неспособна ни о чем думать. Не знаю, случалось ли подобное с вами — ощутить такое настоящее, такое полное, такое всеобъемлющее счастье. Я была на седьмом небе, купалась в благодати…

— Вы нанимаете меня?

— Если вы по-прежнему согласны, да?

Его акцент был подобен музыке, во всяком случае той, что лилась из его переносного приемника с длинной антенной.

— Луиза, ты ненормальная! У тебя неплохое место на заводе Риделя… Ты на хорошем счету…

Уж мама-то не даст ослепить себя прекрасным автомобилем или черной соломенной шляпой месье Руленда. Она стояла двумя ногами на земле, по ее выражению, и считала, что служанка — не самое блестящее занятие, да и работа у американцев ничего не сулит в будущем: в один прекрасный день они уедут к себе и оставят меня на бобах.

Только ведь я думала совсем о другом. Я уже представляла, как отплываю вместе с ними на борту «Либерти», чтобы наводить глянец на их обувь в Америке.