Джоконда Белли: Воскрешение королевы

Гениальной женщине в шестнадцатом веке могла быть уготована участь либо сойти с ума, либо покончить с собой, либо прозябать в полном одиночестве и в страхе, вдали от людей, прослыв полуведьмой-полуколдуньей.

Вирджиния Вульф, «Собственная комната»

Мануэль пообещал мне рассказать историю Хуаны Кастильской и ее безумной любви к мужу, Филиппу Красивому, если я соглашусь на его условия. Он преподавал в университете Комплутенсе, читал курс лекций об испанском Возрождении. А я еще училась в школе. В том году мне исполнилось шестнадцать лет, в тринадцать я потеряла родителей в авиакатастрофе и с тех пор жила в интернате при одном из мадридских монастырей, вдалеке от своей маленькой латиноамериканской родины.

Голос Мануэля тревожил мой слух, проникал прямо в сердце. Меня увлекал круговорот лиц и интерьеров, складок бархата и самоцветов, теней и отголосков давно минувших дней.

— Что за условия? — спросила я.

— Я хочу, чтобы ты вообразила картины, которые я стану описывать, увидела в них себя, хотя бы на несколько часов почувствовала себя Хуаной. Наверное, поначалу это будет нелегко, но мир, сплетенный из слов, порой бывает таким же реальным, как солнечный лучик, что скользит сейчас по твоей руке. Ученые давно доказали, что, когда мы закрываем глаза и представляем горящую свечу, в нас происходят те же процессы, что и при виде настоящего пламени. Видеть можно не только глазами. В мире, который я воссоздам для тебя, ты будешь Хуаной. Я знаю о Хуане все. Мне знакомо время, в которое она жила, со всеми его красками, звуками и запахами. Но моей истории — вероятно, потому, что я мужчина, да еще и ученый, а стало быть, рационалист, педант и сухарь, — не хватает, всегда не хватало эмоций. Мне не дано понять, что чувствовала Хуана, когда армада из ста тридцати двух кораблей несла ее по волнам к жениху, Филиппу Красивому.

— Ты говорил, она ни разу его не видела.

— Да, то была их первая встреча. Хуана сошла на берег во Фландрии в сопровождении пяти тысяч солдат и двух тысяч придворных, но Филиппа на пристани не было. Я, как ни стараюсь, не могу представить, что она почувствовала в тот миг. Не могу постичь, что же случилось в Льере, когда двое молодых людей, обреченных на брак во имя государственных интересов, наконец повстречались, страстно, беззаветно, неодолимо влюбились друг в друга и потребовали, чтобы их обвенчали в тот же вечер.

Сколько раз Мануэль упоминал об этой встрече? Должно быть, ему нравилось смотреть, как я краснею. Я робко улыбнулась, стараясь скрыть смущение. Несмотря на годы, проведенные в монастырских стенах, и строгое воспитание, я догадывалась, что чувствовала Хуана в тот час.

— Вижу, ты меня понимаешь, — кивнул Мануэль. — Эта история давно не дает мне покоя. Подумать только: самая утонченная принцесса эпохи Возрождения, наследница испанского престола. Хуане было двадцать восемь лет, когда ее оклеветали и лишили свободы; она провела в заточении сорок восемь лет, до самой смерти. Между прочим, ее воспитательницей была сама Беатрис Галиндо, Латинянка, величайшая женщина-философ того времени.

— Я читала, что Хуана сошла с ума от ревности. Грустная история, ничего не скажешь.

— Так принято считать. На самом деле никто этого точно не знает, это тайна, которую ты поможешь мне разгадать.

— Я, право, не знаю как.

— Постарайся думать, как она, поставь себя на ее место. Пусть ее образ пленит тебя, очарует. Вы с Хуаной почти ровесницы. Тебе, как и ей, пришлось покинуть родину, как и она, ты очень рано осталась совсем одна.

Дед с бабкой привезли меня в интернат сентябрьским днем 1963 года. Массивное каменное здание показалось мне угрюмым и неприветливым — унылый фасад с окнами под самой крышей, тяжелая дверь, старинный герб над входом, — однако его мрачный вид как нельзя лучше соответствовал тогдашнему состоянию моего духа. Шагнув в украшенный изразцами подъезд, я впервые осознала, что детство ушло навсегда, необратимо, без возврата. Ни день, ни ночь, ни бескрайние просторы, ни городская сутолока не могли передать глубину моей печали так, как этот монастырь с одинокой сосенкой, раскинувшей ветви над крошечным, всеми позабытым садом. Я провела в интернате четыре грустных и молчаливых года. Другие воспитанницы держались со мной приветливо, но слегка отчужденно, словно надо мной еще висела тень пережитой трагедии.