Энн Вулф - Я буду рядом

Гермия закусила губу. Как же, как же ему сказать? Наконец она решилась.

— Я хочу поговорить с Пойтом. — Она выразительно посмотрела на Конни и Джамбату. — Не могли бы вы оставить нас одних?

— Конечно, ваше величество, — шутливо поклонился Констанс и подмигнул Джамбате. — Пойдем.

Они остались одни. Гермия не знала-, как поднять глаза и посмотреть на. Пойта. То, что она собирается сказать ему, добьет его окончательно. Да и как можно признаться человеку, который любит тебя, в том, что ты уходишь к другому? Гермия слышала об этом от подруг, читала об этом в романах. Но она никогда не оказывалась в такой ситуации сама…

Она заставила себя поднять глаза и посмотреть на Пойта. В его голубых глазах застыли боль и страх. Гермия почувствовала, как язык прилип к гортани. Она не сможет, не сможет этого сделать… Но она должна покончить с этой ложью, с этой неразберихой… Так будет лучше для всех троих.

— Поит, — хрипло начала она. — Я хочу сказать тебе…

— Погоди, — перебил ее Поит. — Это я хочу сказать. Я хочу попросить у тебя прощения за ту ложь или… как это назвать… молчание, из-за которого мы все были на волосок от гибели. Я скрывал свой порок… Скрывал потому, что каждый раз клялся себе: следующего раза не будет. А он наступал. Игра караулила меня на каждом шагу. Игра звала, манила меня: «Давай, Поит, садись за стол, сыграй разок. Ты всегда можешь остановиться…» А я не мог, и она прекрасно об этом знала. Я был слаб перед ней. Это была какая-то одержимость. Мне казалось, что я люблю играть больше всего на свете, что это главная моя страсть. Даже большая, чем… — он замялся — чем… любовь к тебе… Боже, как я ошибался! Теперь я не могу даже помыслить о том, что сяду за этот чертов стол с его зеленым сукном, будь оно проклято! Но уже поздно. Слишком поздно…

— Никогда не поздно начать все сначала, — горячо возразила Гермия. — Когда ты в двух шагах от смерти, то понимаешь, что именно было важным в твоей жизни. Ты ведь понял, что это — не игра…

— Да. Я понял, что это ты, Гермия… — Он посмотрел на нее так, как будто видел в последний раз. — Ты…

— Но я… Я хотела объяснить…

— Я все знаю. Не нужно объяснять.

— Знаешь? — удивилась Гермия. — Но что ты знаешь?

— Все. Неужели, — усмехнулся он, — ты считаешь меня настолько наивным? Думаешь, я не замечаю этих взглядов, которыми ты обмениваешься с Констансом, этих слов с подтекстом? Я сразу же все понял, Гермия. Сразу же, как только увидел ваши лица при встрече… И мне стало ясно, почему я никогда не получал от тебя того тепла, о котором мечтал все это время… Ты любила его, и будешь любить всю жизнь. А я не хочу играть роль «третьего лишнего». Впрочем, ты и сама этого не хочешь. Иначе едва ли затеяла бы этот разговор…

Она всегда знала, что Поит отлично чувствует ее настроение. Но никогда не предполагала, что он может настолько глубоко заглянуть в ее душу. Очередной сюрприз от Пойта… Кажется, то, в чем она обвиняла Констанса, и ее беда тоже. Она не замечает людей. Никого, кроме себя. Упиваясь собственными страданиями, она ни разу не задумалась о том, что Поит может обо всем догадаться. О том, что Пойту может быть больно. О том, что каждый день она обдает его холодом, и он чувствует это…

— Прости меня, Поит, — пробормотала она, ошарашенная собственным открытием. — Я — жуткая эгоистка… Если бы мне только пришло в голову, что ты догадываешься…

— Это ничего бы не изменило. К сожалению, приказать можно только рассудку, но чувствам — никогда… Я знаю, что ты будешь с ним. Но не забывай и обо мне. Я люблю тебя и хочу тебе добра. Ты спасла мне жизнь…

— Забудь об этом. Главное, чтобы ты снова не влип во что-нибудь подобное. Обещаешь, что завяжешь с этим?

— Обещаю…

Сумерки на побережье — красивое зрелище. Солнце почти утонуло в темной воде; свет, льющийся с неба, покрывает розовой краской все вокруг: и песок, и камни, и деревья, и лица сидящих друг напротив друга людей.

Гермия сидела напротив Констанса, но смотрела не на него, а куда-то вдаль. Туда, где предположительно заканчивался океан, и открывалась новая земля.

Сегодня вечером она чувствовала себя особенно. Такой чистой, словно из нее извлекли душу и выкупали ее в хрустальной родниковой воде. Очищение через страдание — катарсис. Так, кажется, писал Аристотель… Гермия делала глупости, страдала и даже чуть не умерла. Но теперь, когда весь этот страшный сон был позади — она простила сама, и простили ее, — мир показался ей совершенно другим. Чистым, светлым и прекрасным в этом розовом свечении сумерек.