Кейт Уолкер: Верность сердца

Рамон — один из незаконнорожденных сыновей Хуана Алколара, любвеобильного отца Хоакина — наряду с Алексом, другим незаконнорожденным потомком, отнюдь не был наперсником единственного законного наследника старшего Алколара. Тем более, что отец больше всех любил именно Района. Ему он готов был завещать все самое ценное из своего многомиллионного состояния, но сдерживали приличия и обязательства.

Конечно же, Района ни в чем нельзя было упрекнуть, Хоакин точно это знал. Его нельзя было заподозрить в нечестной игре против законного наследника, в лицемерии по отношению к отцу, в недостойном поведении, в дурных манерах, в глупости, в конце концов.

Но был он уж слишком правилен, приторно добродушен, блаженно чистосердечен, восторженно дружественен, тошнотворно душевен, он был таким, каким его воспитала мать, и таковым намеревался оставаться. И именно это несказанно раздражало Хоакина.

И не был Рамон виновен в том, что Хуан Алколар всю жизнь свою волочился за женщинами. Если его взгляд поднимался до уровня глаз женщины, можно было с полной уверенностью утверждать, что рано или поздно она окажется в его постели.

Глядя на неразборчивость старшего Алколара, наследник взял за правило бесстрастно регулировать поток своих дам, пропуская через турникет по одной в год.

Рамон же был полной противоположностью. Романтик, идеалист, восторженно дружелюбный, как щенок, конечно же, он не мог не понравиться Кассандре. Тогда отчего ему, Хоакину, так беспокоиться, если он в любом случае намерен от нее отказаться в самое ближайшее время? Пусть для нее это станет утешением, великодушно подумал Хоакин.

Конечно, какой-то там полубезродный Рамон не в состоянии заменить принца крови, истинного идальго, но и Кассандре не приходится выбирать, рассуждал он.

И все же ревность в этих мыслях сквозила.

Хоакин переоделся и направился в гостиную…

Он ясно помнил, как они встретились, как завязались их отношения. Это было удивительно, фантастично, чувственно. Они чуть не с первой минуты окунулись в водоворот сексуального узнавания. В Кассандре он нашел именно то, чего в тот момент желал.

Но момент тем и хорош, что быстротечен, а потом наступает охлаждение, с новой силой дает знать о себе плотский голод, жажда острого чувствования. Все мутнеет, заслоняется обыденностью, обрастает скукой. Рано ли, поздно ли, но это случалось.

Хотя с Кассандрой все протекало иначе. Они чуть не в первый миг встречи срослись в поцелуе, а первые полгода днями могли не покидать спальни. Могли голодать, маяться жаждой, но продолжали терзать друг друга любовью, изводить дерзкими ласками, дразнить бесстыдными разговорами.

Хоакин полюбил секс с Кассандрой потому, что до самого последнего времени она принимала его правила игры и, могло показаться, разделяла их.

Но не было еще в жизни молодого аристократа расставаний без женских слез, без мольбы передумать, без молчаливого отчаяния или желчной ненависти. Хоакин перевидал все оттенки поведения отвергнутой женщины и неизменно оставался к ним равнодушен, если не считать брезгливости — непременной спутницы его прощальных объяснений.

И он многое забыл. А день встречи с Кассандрой помнил отчетливо.

Стоял жаркий день. Кассандра плавала в бассейне. Ее аккуратная головка мерно выныривала из голубоватой воды. Собранные на затылке в тугой хвост белокурые волосы блестели на солнце. Когда она поднялась по лестничке из бассейна, Хоакин увидел стройную высокую женщину.

— Красотка! — не удержавшись, признал знаток.

Это было нечаянное импульсивное высказывание, но в него Хоакин вложил всего себя, свои желания, привычные намерения, свою уверенность, что намеченная претендентка непременно будет принадлежать ему. Он не рассчитывал быть услышанным, но это произошло.

Женщина в крохотном розовом бикини, которое не многое могло прикрыть, обернулась и заинтересованно посмотрела на Хоакина.

По прошествии года он иногда ловил себя на том, что может не желать ее лишь до определенного момента. Однако, когда этот момент настает, он уже не в силах, да и не стремится удержать себя.

В особенности будоражили его ее раскачивающиеся от ходьбы бедра и груди.

— Пламя адово! Шею можно свернуть, — вслух заметил он, когда она прошла мимо.

А между двумя упругими полушариями дремала эта темная и глубокая как ночь ложбинка — самое притягательное зрелище, которое можно было себе представить. Тем более притягательное, когда влажная кожа горит на солнце. А мокрый трикотаж купальника рельефно отображает все самые откровенные подробности женского тела. Тогда каждый шаг (наклон, приседание) способен вызвать в наблюдателе экстаз вместе с горячим желанием стать, участником пиршества…