Вайолетт Винспер - Вайолетт Винспер

— Если вам очень хочется получше узнать пустыню, осмелюсь заметить, что вы можете уговорить Тристана сопровождать вас. — Он посмотрел на нее, опустив взгляд, и так случилось, что их взгляды встретились. В зеленоватой тени пальм в его взгляде мелькнуло нечто дьявольское, все, что было диким в пустыне, в его пустыне, казалось, отражалось в его глазах.

— А Тристану нравится пустыня? — спросила она. — Он кажется таким рафинированным.

— Несмотря на свои городские манеры, у Тристана иллюзий в отношении мест и людей гораздо больше, чем было у меня даже тогда, когда я был мальчишкой, — сухо последовал ответ. — В этом он похож на своего тезку, бретонского рыцаря — кавалер в поисках несчастной девицы.

— Любому ясно, что Тристан — добр. — Рослин пребывала в постоянном напряжении оттого, что рука Дуэйна почти обнимала ее, и она всем телом ощущала его стальные мышцы.

— Любому также ясно, что я — полная ему противоположность. — Казалось, что его смех касался ее шей, она ощущала тепло его дыхания, и вдруг что-то на дороге заставило коня встать на дыбы. Рослин буквально пригвоздило к Дуэйну и, хватаясь за поводья, он еще крепче прижал ее рукой. Затянув поводья, он заставил перейти лошадь на легкий галоп. Рука ослабла, он посмотрел на нее, заметив, как тяжело она дышит. — Простите, я, верно, сделал вам больно.

Она покачала головой, и, хотя он уже больше не касался ее, она продолжала ощущать крепость его тела.

Постепенно тень начала из зеленоватой превращаться в золотистую, и через несколько минут они уже подъезжали к желтовато-коричневым стенам Дар-Эрль-Амры. Рослин почувствовала облегчение. Ей уже нетерпелось поскорее избавиться от Дуэйна Хантера.

— Я оставлю вас здесь, — сказал он, и конь остановился почти у самого входа. Дуэйн соскочил с седла и подал ей руку.

— Спасибо, что пришли мне на помощь, что накормили, — подняв на него свои серые прозрачные глаза, сказала Рослин. Здесь, в тени, ее лицо напоминало лицо молодой ведьмы.

— Это произошло чисто случайно, что мы с собакой оказались там, — уголки рта тронула беспечная и язвительная усмешка. — Судьба — так говорят в этом краю саранчи и меда.

— А вы не верите в судьбу, — как бы напомнила ему Рослин.

— Я не создан, чтобы принимать, я хочу брать. А вы, юная Рослин, насколько вы женщина, чтобы понять, что в этом состоит основное различие двух полов?

Брови вытянулись в одну жесткую линию, кожа на лице натянулась, очертив скулы. Глаза были цвета пальмовых листьев, остроконечных как пики, пронзающих наполненный солнцем воздух.

— Я знаю, что каждый раз при встрече нас ждет борьба, — сказала она. — Вы меня предупредили.

— Мужчины и женщины постоянно находятся в состоянии битвы, а предмет не важен. — Даже в объятиях друг друга они лишь черпают силы для нового сражения.

— Как же вы цинично смотрите на жизнь, — упрекнула его Рослин.

— Ну, я не законченный циник. Секс — одна из фундаментальных истин, и совсем немногие способны на это взглянуть прямо. Вместо этого они рядят секс в романтические одежды, покрывают его вуалями иллюзий, пряча под маской мечты основной природный инстинкт. Лучше видеть вещи в их истинном свете, мисс Брант. А мечты — для тех, кто хочет, чтобы им было больно.

С этими словами он повернулся и вскочил в седло. Он помахал ей на прощанье и развернул лошадь, слившись с ней воедино, их контур был ясно виден на фоне деревьев. И всадника, и лошадь наполняла такая сила, что Рослин невольно отпрянула назад, к кусту, с которого на ее обнаженные руки и плечи посыпались пряные лепестки. Дуэйн направил лошадь, и очень скоро их силуэт исчез среди деревьев, а топот копыт сменился тишиной.

Когда Рослин вошла в ворота Дар-Эрль-Амры, раб у ворот позвонил в колокол. Стены, окружавшие поместье, были высокие, они надежно охраняли крепость, в которой ей предстояло оставаться до тех пор, пока ее болезнь не отступит.

Спящую красавицу пробудил от сна поцелуй, подумала она. Вздохнув, Рослин присела под плакучим деревом в середине внутреннего дворика и стала наблюдать, как, переливаясь в лучах солнца, поднимались вверх струи фонтана. Кто бы ни была она до катастрофы, ясно было одно — природа вызывала в ней самые глубокие переживания. С людьми ей было гораздо сложнее.

«…Книги в бегущих ручьях, и хороша во всем». Она откуда-то помнила эти строки, но, так как ее память была чрезвычайно избирательной, она не могла рассказать Нанетт, как счастливы они, должно быть, были с Армандом, любила ли она его.