Патриция Уилсон: Навстречу судьбе

Вернувшись домой, Дженна нашла на коврике в холле письмо. Конверт был надписан решительным, размашистым почерком — он мог принадлежать только мужчине. На мгновение Дженна, охваченная мрачными предчувствиями, застыла на месте, опасаясь взять письмо в руки. Французская марка на конверте лишила Дженну желания узнать содержание письма. Ей казалось, что с тех пор, как письмо принесли с утренней почтой, оно пропитало собой весь дом.

Прежде чем Дженна успела сойти с места, раздался звонок, и она нервно вздрогнула, разом выходя из состояния озабоченной задумчивости. Сознавая нелепость своего поступка, Дженна все же сунула письмо в карман, прежде чем открыть дверь.

На пороге стояла соседка Ширли с пакетом под мышкой, и при виде ее Дженна с облегчением улыбнулась: этот визит был привычным уже знаком новой жизни, где нет места прошлому.

— Что-то ты слишком бледна. Переутомилась?

Ширли окинула Дженну подозрительным взглядом — точно так же, как оглядывала своих детей, когда они начинали простуженно шмыгать носами.

— Просто устала. Это мне?

— Да, его принесли вместе с утренней почтой. Почтальону не удалось впихнуть этот пакет тебе в ящик, и потому он оставил его у меня. — Ширли протянула Дженне тщательно упакованную толстую книгу. — Надеюсь, это книга по домоводству.

— Энциклопедический словарь — последнее издание. А управляться по дому я умею и без книг. — Дженна принужденно улыбнулась: она никак не могла забыть о письме, которое прямо-таки жгло ее сквозь карман. Дженне захотелось поскорее выпроводить Ширли.

— Я никак не дождусь, когда ты объявишь день своей свадьбы. Не забывай, что рядом с тобой проживают две подружки невесты.

— Им придется ждать слишком долго, — рассмеялась Дженна. — Я еще даже не помолвлена. Но это не беда: к тому времени, когда я решусь затянуть узелок, они подрастут и сойдут за посаженых матерей.

— Да, судя по всему, до этого времени они успеют состариться, — усмехнулась Ширли. — Глин Раштон слишком терпелив, если соглашается ждать так долго. И охота тебе жить одной в этом доме, если есть мужчина, мечтающий на тебе жениться? Да еще такой завидный жених — с большим домом, солидной фирмой и карманами, набитыми деньгами.

— Он мой друг, — решительно возразила Дженна, не уходя с порога. Стоит ей пройти на кухню, и она никогда не отделается от Ширли, а Дженна сегодня пообещала приготовить ужин для Глина. — Девочки уже вернулись из школы? — в порыве вдохновения спросила она.

— Конечно. Они пьют чай. О, совсем забыла — сегодня же собрание! Мне пора бежать. Пока.

Дженна с улыбкой закрыла дверь. Она знала, что на сегодня назначено собрание женской организации — иначе Ширли задержалась бы в гостях до самого возвращения своего многострадального мужа. А Дженне сейчас было не до соседок. Письмо ждало, оно топорщилось в кармане так требовательно, словно напоминало о себе.

Дженна вытащила письмо, не глядя, и направилась на кухню, по дороге вскрывая конверт. Кто мог писать ей из Франции? Связь Дженны с Францией была довольно слабой, если вообще была — эта тонкая нить порвалась уже давно. Дженна криво усмехнулась: в двадцать четыре года пора выкинуть все это из головы, но воспоминания прошлого оказались прочными и мучительными. Одного вида марки хватило, чтобы сердце Дженны тревожно забилось, она с трудом заставила себя читать слова, написанные незнакомым почерком.

Ей понадобилось время, чтобы просмотреть письмо, хотя оно не занимало и страницы.

«Мадемуазель Брайант,

считаю своим долгом сообщить Вам, что Ваш отец опасно болен. Он говорит, что жить ему осталось уже недолго — возможно, несколько недель. Естественно, он выразил желание повидаться с Вами, но, чтобы выполнить это желание, Вам придется немедленно выехать во Францию. Прошу позвонить мне по указанному номеру, и я встречу Вас в Париже, чтобы проводить в больницу».

Дженна уронила письмо на кухонный стол и уставилась на него, словно загипнотизированная фамилией «Лемаршан». Почему по прошествии стольких лет эта фамилия еще хлещет ее наотмашь, вызывая в памяти давно ушедшее отчаяние, острое чувство, что она никому не нужна?

В письме не было ни утешений, ни цветистых фраз — ничего, кроме голых фактов. Не было даже обычной «формулы вежливости» в конце. Отправитель письма просто поставил внизу страницы свою подпись — твердую, черную и властную. Ален Лемаршан.