Патриция Гриффитс: Преграды любви

В прихожую с шумом ввалилась ватага детишек. Дом наполнился оживленными детскими голосами.

— Как это так не думаешь? — кричал голос в трубке. — Где мы встретимся?

— Успокойся, Мак. Здесь, где я нахожусь, неподходящее место для встреч, тем более если ты пришлешь патрульную машину.

Тревис, в сущности, привел первую пришедшую в голову отговорку. Он вдруг почувствовал, что ему совсем не хочется уезжать из этого дома. Хозяйка, быстро и ловко помогающая детям раздеться, разумеется, не имела к его решению никакого отношения.

Алекс вдруг куда-то ушла и появилась снова лишь тогда, когда в прихожей снова зазвенел звонок. Прибыла новая группа детворы. Прежде чем закрыть дверь, Алекс поговорила с кем-то, кто стоял на крыльце. Затем дети шумно окружили ее.

Макгрегор снова вздохнул, от чего в трубке затрещало, и наконец сказал:

— Ладно, Кросс, я пока еще держу себя в руках, я спокоен, хотя и не ручаюсь за свое давление… Однако ты не ответил на мой вопрос. Итак, где ты?

Последний вопрос он задал нарочито медленно, отчетливо произнося каждое слово, словно решил, что у Тревиса неладно со слухом или же он попросту плохо соображает.

Алекс тем временем встречала в передней последнего из гостей — немного опоздавшего мальчугана лет шести. Она заботливо склонилась над ним, расстегивая его куртку, и Тревис со странным волнением смотрел на ее стройную длинноногую фигуру и изящно округленные бедра. Что это с ним? — подумал он.

— Я в окрестностях Сиэтла. Собираюсь отпраздновать здесь День дурака, то есть первое апреля, — как-то рассеянно сообщил он Макгрегору, не сводя глаз с Алекс.

Неужели она все-таки зацепила его? Чем же? Она не относится к тем женщинам, которые могут ему нравиться. Она слишком «классная», настоящая леди. Ему ближе те, которым запросто говорят «здравствуй» и «прощай», а потом тут же забывают. А у Алекс незабываемые глаза.

— Где ты? — слышался в трубке требовательный голос Мака. — Что ты там делаешь?

Тревис вздохнул.

— Если я тебе скажу, ты не поверишь, дружище, — пробормотал он в сторону, а в трубку громко сказал: — Ладно, хватит выпытывать. Я позвонил, чтобы сказать: бриллианты у меня, я жив и здоров и встречусь с тобой, как договорились, в десять вечера. До города я доберусь сам.

— Нет! — грозно предупредил его Мак. — Не вешай трубку, Кросс. Только попробуй…

— Мне пора, Мак! — Он повесил трубку, несмотря на яростные протесты Макгрегора.

Алекс сразу узнала, когда он кончил разговор по телефону. Знала она и о том, что он наблюдает за каждым ее шагом, ибо ощущала его изучающий взгляд даже кожей, словно физическое прикосновение. Но ее встревожило и взволновало не то, что он так бесцеремонно разглядывает ее, а собственная реакция на это. Он вдруг заставил ее почувствовать себя женщиной. Впервые за много лет и более чем когда-либо.

Он представлялся ей таким сильным и непонятным, этот человек, разучившийся улыбаться. Поэтому хотелось сделать что-то неразумное — подойти и растрепать ему волосы, пощекотать, сломать наконец стену скепсиса, за которой он пытается укрыться. Если кто-то нуждался в адаптации в этом мире, то это был он, Тревис Кросс.

Алекс считала, что жизнь дана человеку, чтобы жить. Этот урок она усвоила, когда так трагически и внезапно на ее глазах погиб ее муж, Стефан. До этого она два года не решалась и все откладывала их брак, считая, что спешить некуда и впереди у них вечность. Слишком поздно она поняла, что жить надо сегодня, сейчас, в эту минуту. И еще она поняла, что жизнь должна быть праздником, а не рутинным существованием.

Она жалела, что у нее нет детей, но отчасти смогла восполнить это, отдавая свою любовь чужим детям, и все ее друзья с удовольствием ей в этом помогали. Ее мало огорчало, что за восемь лет, что прошли после смерти Стефана, в ее жизни не появился никто другой. Ей нравилась ее свобода, ее работа, друзья и дом. И вдруг, откуда ни возьмись, — Тревис Кросс.

Странно, невероятно, к тому же он ей совсем не подходит. У него нет никакого чувства юмора, он ругается, как грузчик, колюч, как еж. Да к тому же его профессия! Человек с пистолетом. Она же — убежденная противница всякого насилия.

Однако… Да, да, он ей нравится. Он груб, невоспитан, но есть в нем что-то неодолимо притягивающее, влекущее, какой-то мужской магнетизм. Он настоящий мужчина.

Но что из того? Ее общество так же приятно ему, как общество налогового инспектора. Он просто вынужден терпеть ее как неизбежность, ибо сейчас он зависит от нее.