Полина Федорова - Провидица поневоле

Она облегченно вздохнула и открыла глаза.

— Вот, собственно, и все.

Минуту-другую все сидели молча.

— Да-а, — протянул граф и виновато посмотрел на Кекина. — Надо признать, что я попался на удочку, как какой-нибудь… старый осел!

Он поднялся с кресла и подошел к Нафанаилу Филипповичу.

— Дорогой друг, — опустил он голову, — несмотря на столь ужасные и незаслуженные оскорбления, нанесенные вам мною, я все же остаюсь с надеждой, что вы меня сможете простить.

Говорил граф долго, и было видно, что совершенно искренне. Он корил свою собственную слабость, ни в коей мере, конечно, не извиняемую ловкостью и хитростью злобных наушников, но все же достойную снисхождения, ибо, уделяя все внимание своей бедной дочери, он лишился прозорливости в окружающих его людях.

Несколько раз он порывался обнять отставного поручика, и лишь глубокое чувство вины, верно, помешало ему сделать это; он называл Кекина своим лучшим другом, единственным на свете, коему он может доверить все, что есть у него на сердце, клялся в беспредельной признательности и заклинал никогда не покидать Натали и его.

Закончилась тирада графа протянутой рукой, которую тронутый извинениями Кекин пожал без всяких усилий со своей стороны. Эмилий Федорович в тот же день был рассчитан и вместе с Августой Карловной выдворен из дома, Анфиска же разжалована в дворовые девки и сослана в самую дальнюю деревню.

Мир в доме графа был восстановлен.

Доктор оказался прав: после перенесенного кризиса, болезнь Наталии Платоновны заметно пошла на убыль. Переходы между состоянием просветления и бодрствования уже более никогда не начинались или заканчивались судорогами и болями. Время утреннего исступления с каждым днем сокращалось и вместе с тем, как ни странно, отступало и былое отвращение графини к Кекину в остальные часы. Теперь ему уже было без надобности избегать ее и прятаться, и, когда они встречались где-либо в саду или комнатах, Натали сухо раскланивалась с ним, и только.

Скоро граф Волоцкий снова стал выезжать в свет и вместе с графиней навещать Первопрестольную, делая и отдавая визиты. В конце октября Натали уже самостоятельно ездила в церковь и стала даже бывать в театре и на приемах, на которых иногда присутствовал и Нафанаил Филиппович в качестве друга дома. Отношение графини к нему стало постепенно ровным и даже, можно сказать, дружеским, чему отставной поручик не мог поначалу нарадоваться. Граф осыпал дочь подарками и тоже был вне себя от радости. Правда, неограниченная доселе привязанность Платона Васильевича к Кекину утратила былую силу, и дружеское его отношение получило некий оттенок покровительственности. И все же граф ни в какую не хотел расставаться с Нафанаилом Филипповичем, и, когда тот заводил разговор о своем скором отъезде, не желал его слушать. Приступы Наталии Платоновны сократились до нескольких минут в день, а скоро стали случаться не чаще одного-двух раз в неделю, хотя она по-прежнему не помнила в бодрствующем своем состоянии, что говорила и делала в состоянии магнетическом. И все же полное ее выздоровление можно было ожидать буквально днями.

За Натали теперь ходила целая толпа почитателей и угодников, среди которых она, к счастью для Кекина, весьма ревностно относящегося к переменам в образе ее жизни, никого не выделяла. Она сама говорила ему это в редкие ныне минуты провидения, хотя присутствие в доме графа кого-либо из ее поклонников крепко отравляло Нафанаилу Филипповичу жизнь. Более же угнетало его предчувствие разлуки с ней, вызванное вовсе не расстоянием, коим они будут отделены друг от друга после его отъезда, но какими-то причинами иного характера, которые, он был в том почти уверен, случатся еще до его отъезда. К тому же к чувству романтической влюбленности в Натали прибавился еще восторг к ней, как к прекраснейшей женщине, и, наконец, чувство страсти, не дававшее Нафанаилу спокойно спать по ночам. Словно юноша, впервые томимый нестерпимой жаждой обладания, Кекин выстраивал в своем воспаленном желанием мозгу сладостные картины, увидев которые, только и можно было бы сказать, что: о-го! Большую часть ночи он ворочался, пребывая то ли в полудреме, то ли в полуяви, и засыпал по-настоящему только к рассвету, вконец измученный своими видениями. Днями он снова стал избегать встреч с Натали, на что она ему однажды даже попеняла, правда, не очень настойчиво. Что же касается предчувствий, то к ним, милостивые государи, всегда лучше прислушаться, нежели отбросить, как безделицу, ибо они, то есть предчувствия, никогда не являются на пустом месте, как не бывает дыма без огня.