Патриция Хорст: Время выбирать

В полумраке неясно выступали очертания ступенек довольно крутой лестницы, ведущей на второй этаж. Джудит стала медленно шагать по ним. В ее памяти мгновенно всплыли картины далекого детства, когда она была даже моложе, чем Томми сейчас. Ей тогда временами казалось, что дом наполнен страшными призраками. В темных углах ее подстерегали ужасные чудища, которые только и ждали того, чтобы схватить беспомощную девочку и растерзать за всякие там грехи. Теперь же впервые она увидела этот дом таким, каким он был на самом деле: строгим, маленьким, чем-то похожим на театральную декорацию к пьесе о приключениях гномов.

Дверь в спальню была чуть приоткрыта. Распахнув ее, Джудит стала всматриваться в сумеречную глубину комнаты, и новая волна воспоминаний нахлынула на нее. Тот же простой потертый линолеум на полу, те же клетчатые шторы — все было родное, знакомое с детства. Возле стены возвышалась большая железная кровать, и над ней висело большое деревянное распятие.

Никогда отец не обнимал маленькую испуганную Джудит, не дозволял ей забираться в постель к родителям, чтобы прогнать прочь ночной кошмар. Никогда не целовал ее по утрам и не рассказывал на сон грядущий сказку. В детском воображении эта комната своей спартанской строгостью была скорее похожа на тюремную камеру, чем на уютное гнездышко. И теперь, когда Джудит повзрослела, она увидела, что ничего не изменилось.

Почувствовав, что в спальне кто-то есть, женщина чуть-чуть приподнялась с подушки и с трудом повернула голову к двери.

— Жюли, это ты?

Джудит услышала слабый голос своей матери и, подойдя ближе, поняла, что Роберт не преувеличивал.

Ее мать, Маргарет Брайтон, никогда не отличалась особым здоровьем. А сейчас болезнь и вовсе превратила ее в сморщенную седую старуху с подслеповатыми слезящимися глазами.

Прошлые обиды, их многолетняя вражда — все это было забыто сразу. Бессмысленным и глупым сейчас казалось то, что раньше вызывало раздражение и протест.

Джудит подошла к матери поближе.

— Нет, мам… это я.

— Джудит? — Маргарет попыталась приподняться еще выше, но это усилие лишь причинило ей боль, и старушка со стоном опустилась на кровать. — Девочка моя, тебе не следовало сюда приезжать. Люди снова начнут о тебе распускать слухи.

— Пусть! — Джудит нагнулась к матери, чтобы ее поцеловать. — Я приехала к тебе, и мне плевать на них.

— Но у меня уже есть сиделка. Жюли мне приносит суп, ходит в магазин. Она молодец… Так много сделала для меня.

Маргарет сжала руку Джудит и не выпускала ее.

— Как ты узнала, что я слегла?

— Случайно, от одного знакомого в больнице. Почему же ты мне сама не позвонила? Неужели ты думала, что я тебя брошу?

— Я знаю, как ты ненавидишь все здесь. Представляю, каких мук тебе стоило решиться на приезд.

— Да, это так.

— И ты вернулась сюда ради старухи, которая никогда не заботилась о тебе, как подобает родной матери?

— У каждого свои ошибки, сейчас многое воспринимается совсем по-другому. Теперь, когда отец умер…

Она не договорила, не произнесла, что, раз отца больше нет на свете, ничто не мешает ей вернуться сюда. Джон Брайтон неоднократно выгонял свою дочь из дому, часто бил, и Джудит приходилось скрывать от посторонних глаз свои синяки. Отец проклинал ее, и все в округе знали, как сильна была обоюдная ненависть между ним и его дочерью.

А сколько раз она в тонком свитере и в домашних туфлях часами дрожала на холодном ветру. Сколько летних ночей провела в лесном шалаше, поджидая, пока отец утром не выйдет из дому и можно будет пробраться к себе в комнату. И хотя соседи все видели и слышали, никто не проявил ни малейшей жалости к Джудит. «Бедный Джон Брайтон, — лицемерно сочувствовали они. — Так мучается с этой потаскушкой. Какой родилась — такой и умрет!»

Сейчас не было никаких сомнений: соседи успели пронюхать, что Джудит вернулась. И теперь будут шпионить за ней. Как это ни смешно звучит, но про нее давно уже ходят слухи, будто она — ведьма. И теперь вездесущие старушки начнут с нетерпением ждать, когда эта черноволосая длинноногая красавица отправится колдовать на кладбище, тревожа прах в старых могилах.

Страшно в это поверить, но Джудит ничуть не сожалела, что ее отец умер. Если кто-нибудь спросит ее об этом, она не будет скрывать правду. Джон был настоящим чудовищем, и мир должен свободно вздохнуть после его смерти.

— Знаешь, мне ужасно стыдно, что я позволяла отцу так обходиться с тобой. — Глаза Маргарет выражали большее страдание от запоздалого раскаяния, чем от изматывающей болезни. — Меня преследуют мысли, что я закрывала глаза на все, что делал с тобой Джон. Джудит, ты вправе оставить меня гнить на этой кровати.