Бернет Воль: Холодный ветер в августе

Эти три месяца Айрис посвящала своему телу — дорогому, любимому. Безусловно, она заботилась о теле постоянно, но с такой расточительностью — только во время своего затворничества в Нью-Йорке. Кроме того, в это время — и это более важно — она практиковала светскость, класс. Она посещала самые изящные магазины, покупала дорогую, казавшуюся аристократической одежду. Читала книги, модные и часто трудные книги, и тщательно просеивала предложения большого города, остерегаясь того, что она считала обычным или мещанским.

Эти вещи, покупки — одежду, книги, китайский чайник — она приносила в свою квартиру только после самого тщательного размышления. Они должны были заслуживать того, чтобы быть посвященными, чтобы быть установленными, по сути дела, в ее святой обители.

Это было спокойное, важное для нее время. Она не обрекала себя на одиночество, хотя ее романы в этот период обычно приобретали смягченную, пристойную окраску, сообразную с ее ролью. Но одно нерушимое правило она действительно соблюдала: ни одному поклоннику не разрешалось входить в ее квартиру — ни на чашечку кофе, ни на то мгновение, пока она сменит перчатки или сумочку. Если было нужно, она оставляла мужчину ждать за дверью.

Никто, решила она, не войдет сюда, кроме меня. На этой кровати никто, кроме меня, спать не будет. Никто не выйдет погулять через эти двери, кроме меня.

Она всегда держала свой храм на замке — точно так же, как всегда были раскрыты ворота ее тела. И, случалось, предпочитала заняться любовью на сиденье машины или в полумраке подъезда, случайно и неожиданно, как дворняжка, чем привести мужчину к своей целомудренной кружевной кровати. Святость места была предметом ее гордости.

Даже сейчас, в ванне, она наслаждалась удовольствием от нерушимости обрядов. Подняла и внимательно изучила маленькую гладкую руку. Пальцы переливались в мыльном блеске, а малиновые ногти были совершенны, как половинки миндаля.

Она сделает долгий, ленивый маникюр, решила она. Это займет первую половину дня… Тут она остановилась.

Порывисто потянулась к телефону и набрала номер.

— Мистера Франца, пожалуйста.

Она подождала. Из трубки послышался низкий мужской голос. Он был сильным и агрессивным. Он вызвал в памяти аромат дорогого лосьона для бритья, дорогих сигар. Он свидетельствовал о властности, роскоши, движении.

— Детка? Я ждал, как на булавках — не хочу сказать «как на иголках» по той причине, что, возможно, этот телефон прослушивается и нас слушает какой-нибудь наркоман. Итак, что с тобой, куколка?

— Клоун, — сказала Айрис. Затем ее голос стал тоненьким, детским, как у девочки:

— Я принимаю ванну.

— Как вам это нравится? В одиннадцать часов утра!

— Ты бы хотел быть вместе со мной?

— Ну, детка…

— Все теплое, скользкое и гладкое, м-м-м… Джуджу, тебе не хотелось бы приехать и принять ванну вместе со мной?

— Слушай, что ты пытаешься со мной сделать? Я имею в виду, что это деловая контора и мой секретарь здесь, то есть… ты понимаешь.

Он засмеялся. Затем, все еще смеясь, но с легким усилием он спросил:

— Итак, как насчет сегодняшнего дня? Ты сможешь вырваться?

— Нет. Как раз об этом я и хотела тебе сказать. Поезжай без меня, Джуджу. Я хочу остаться дома.

— Но это глупо. Это было бы так весело… Хорошо, я останусь с тобой.

— Ты сумасшедший. Не оставайся здесь из-за меня. Поезжай. Поиграй в гольф. Позагорай немного. Тебе это нужно.

Он помедлил.

— У тебя свидание?

— Ага.

Она коротко рассмеялась.

— У меня свидание с мальчиком, который придет ремонтировать этот вшивый кондиционер, твою покупочку. Он снова не работает.

— Послушай, я прямо сейчас пришлю человека…

— Нет-нет. Ничего. Я уже позаботилась об этом. Послушай, Джуджу, желаю тебе хорошо провести время. Позвони мне, когда вернешься, хорошо?

— Хорошо, детка, но ты пропускаешь отличный вечер. Провинциальная знать и вся эта братия.

— Вся эта шатия-братия… Пока.

— Ты уверена, что не хочешь…

— Уверена, что уверена. Я хочу оставаться дома всю неделю, я имею в виду весь уик-энд, и готовить себе сама.

— Думаю, что ты сошла со своего дивного ума.

— Конечно, но именно за это ты и любишь меня.

— Ну да, детка, ты же это знаешь, правда же?

— Вздор! Но ты милый. Пока. Позвони мне.

Она повесила трубку и вздохнула. Гос-с-споди! Затем улыбнулась. Он хороший парень, этот Джули. Смешно, но сейчас она чувствовала себя намного лучше. И голодной. Было бы замечательно, подумала она, приготовить завтрак. А затем съесть его в постели. Но потом она вспомнила, что должен прийти сын Пеллегрино и отремонтировать кондиционер. Ей бы следовало подкрасить губы.