Бернет Воль: Холодный ветер в августе

Самые потрясающие, сказала она себе.

Прежде чем отойти от зеркала, она повертелась в обе стороны и еще раз осмотрела себя. Нигде ничего не висит. Ни одной складочки на боках, где груди переходят в грудную клетку. Она вновь сдавила их — очень быстро.

— Боинг, — сказала она и потянула себя за сосок, как будто это был куклин нос. Улыбнулась.

Затем остановилась и замерла. Что, черт возьми, было не так? Что-то было не так. Что же, черт побери! Она почувствовала, как начинают потеть ладони. Что это? Кто-то есть в квартире? Паника росла. Что…

О Господи, сказала она себе.

Кондиционер молчал. Проклятая штука. Она потянулась за халатом и подошла к окну. Аппарат не издавал ни дуновения, ни звука. Она пощелкала выключателем, покрутила тумблер. Не работает. Проклятая штука никогда хорошо не работала.

Вот что она получила, поручив это дело Джули Францу. Если бы я покупала его сама, подумала она, я бы пошла к Саксу, нет, не к Саксу, а к Мейси или к Джимбелу, или еще куда-нибудь и купила бы хороший кондиционер, вот так. Но Джули все покупает на распродажах. У него всегда есть друг, который все может достать за полцены, и… Она остановилась.

Устанавливал его большой и сильный негр. Он вообразил, что она собирается уступить ему. Она засмеялась. Больше никаких негров. Нет, СПАСИБО! Так ужасно видеть их руки на своем теле.

Сколько лет ей было? Она попыталась вспомнить. Девятнадцать, двадцать? Была ли она замужем? Она нахмурилась, покусывая костяшки пальцев. Это было… это было после того, как Джонни разбил свою машину — на самом деле ее машину, и она навещала его в больнице с парой ребят из их оркестра и… Теперь она вспомнила.

Они поднялись к ней, а затем они все напились, и она оказалась в постели с ними обоими. Это было в последний раз.

— Уф! — сказала она громко. Хочется принять ванну. Но сначала — телефон.

Голос на другом конце провода был тонким, но звучным. Мистер Пеллегрино. Он нравился ей. Он не был одним из этих слабых белых итальяшек. Как жаль, что он уже такой старый, ему, должно быть, пятьдесят.

— Мне ужасно неловко беспокоить вас в этот час, мистер Пеллегрино, — и, подав реплику партнеру, она подождала. Знатная леди. Бесстыдно улыбаясь, она машинально поглаживала низ живота.

— Нет, не думаю, что это серьезно, — продолжала она, — потому что я проверяла его всего лишь месяц назад. Может быть, просто что-то с выключателем, предохранителем или еще что-то. Но сегодня суббота, и я подумала, может быть, если это не очень трудно, может быть, вы…

Она засмеялась, настоящим смехом. Мистер Пеллегрино сказал, что он боится кондиционеров. Он убежден, что они только поднимают ужасный ветер, похожий на сирокко. Знает ли она, что такое сирокко? Нет, но это ничего. Ей нравится разговаривать и мистером Пеллегрино. Он отправит к ней своего сына.

— Хорошо, но скажите ему, пусть он подождет, пока я приму ванну. Я могу не услышать звонок… Я жутко благодарна вам, мистер Пеллегрино, это действительно очень мило с вашей стороны…

Невероятно знатная леди.

Затем она отправилась в ванную.

Грушевое мыло, думала Айрис, держа коричневый полупрозрачный кусок в руке, это единственная вещь, которой стоит пользоваться. Это английское мыло, и уж, конечно, англичане знают, какой сорт мыла лучше всего подходит для английской кожи.

У Айрис была английская кожа. Она гордилась этим, была благодарна за это. Плотная, изумительно белая, с очень мелкими порами, удивительно гладкая и матовая. Ни одна вена не просвечивала под ней. У других девушек были голубые вены на груди — но не у нее, ни тени, ни следа. И на ногах тоже ни одной. Она беспокойно осмотрела внутренние части ног под коленками. Вен нигде не было видно.

Айрис нравилось быть англичанкой, иметь английскую кожу, английское тело. Дорогое английское тело. Не как у той девчонки, которая рассказала ей о грушевом мыле. Собственно говоря, она так и не призналась той девушке, что «заимствовала идею» у нее, потому что та девушка была просто бродяжкой. И у нее были такие плохие зубы. Это всегда отличало дешевый товар. Айрис, помнится, где-то читала это: у дешевых англичанок, бедных недотеп, у всех плохие зубы.

Нужно не забыть как-нибудь поинтересоваться у матери, какие зубы были у отца. Забавно, но он всегда фотографировался так, что она не могла сказать, были ли у него хорошие зубы или плохие. Бедный ублюдок никогда не улыбался, подумала она. Он бросил мать, когда Айрис было десять лет. Привет!

Но — она вздохнула — возможно, ее мать сама виновата. Она попыталась представить мать в постели с отцом, но отбросила эту затею. Должно быть, мать была в этом смысле ничем. Возможно, подумал она, я весьма плоха, но по крайней мере я умею притворяться. И иногда я получаю чертовское удовольствие от этого. Но мать…