Берта Эллвуд: Запомни эту ночь

Взлетев по лестнице, Мишель остановилась, чтобы выровнять дыхание и пригладить растрепавшиеся волосы. Тонкая полоска света серебрилась под дверью хозяйской спальни. В этой комнате они делили страсть, предоставив своим телам полную свободу, но при этом скрывали друг от друга вещи куда более важные. Им не хватило открытости и взаимного доверия, чтобы поделиться своими чувствами, надеждами и страхами.

Не позволяя себе даже думать, что предстоящая встреча может закончиться несчастливо для нее и еще не рожденного ребенка, Мишель открыла дверь и вошла. Горела только лампа у кровати, и в комнате царил полумрак. Филипп вытаскивал из шкафов свою одежду и швырял ее в открытый чемодан. Одежда, купленная им для нее, была сложена стопками на кровати. Волнение комом стояло в ее горле.

Не оборачиваясь, Филипп произнес:

— Если ты приехала за своими вещами, то напрасно беспокоилась. Завтра вернется Эми, и я собирался ее попросить упаковать их и отправить тебе. — Филипп медленно обернулся к ней.

В свете лампы его лицо показалось Мишель незнакомым и пугающим. Взгляд его запавших глаз был суров и непреклонен. Белая рубашка, заправленная в светло-серые брюки, подчеркивала темный загар его лица.

Мишель судорожно сглотнула и, желая развеять тягостную атмосферу в комнате, весело сказала:

— А как ты догадался, что это я? Может, кто-то другой к тебе забрался, например воришка!

— Догадался, — равнодушно ответил Филипп. — Слово «воришка» тебе подходит. Ты кое-что украла у меня, но вряд ли ты явилась вернуть мне это.

Как всегда, говорит загадками. Никак не уследишь за ходом его мысли, подумала Мишель. Она уехала отсюда с тем же маленьким чемоданчиком, с которым приехала в усадьбу выручать брата! Правда, теперь не время выяснять, что он имел в виду, когда добавил к перечню обвинений еще и воровство.

Поджав губы, Филипп бросил на нее пронзительный взгляд, захлопнул крышку чемодана, придавил ее ногой, наклонился, чтобы застегнуть молнию, и снова выпрямился.

Уезжает, растерянно подумала Мишель, пока он, подхватив тяжелый чемодан, шел к двери, у которой она стояла. По всему было видно, что он считает ее отрезанным ломтем. Сердце ее взбунтовалось. Не может на этом все кончиться… Она не позволит!

— Нам надо поговорить.

В голосе Мишель слышался надрыв, но при этом она твердо упиралась ногами в пол. Если он вздумает пройти через эту дверь, ему придется перенести ее на другое место. Инстинкт подсказывал ей, что меньше всего ему сейчас хотелось бы дотрагиваться до нее.

— Зачем?

Вопрос был задан равнодушным тоном, но Филипп остановился, сохраняя между ними дистанцию. Серые глаза смотрели холодно.

Надо начать с самого главного, мелькнуло в ее голове, и, забыв о своем помятом дорожном костюме, о растрепавшихся волосах, она заговорила спокойно:

— Я только что приехала из усадьбы. Пол сказал, что все встревожены известием о твоем намерении распродать недвижимость.

Филипп презрительно приподнял бровь.

— И ты помчалась за мной! Черт побери! Какое нетерпение! Приехала за нарядами? Или снова собираешься пролезть в мою жизнь через спальню? Значит, ты предпочитаешь роскошную жизнь с мужем жалкому прозябанию в квартире любовника?

Мишель на секунду зажмурилась и откинула назад голову, чтобы сдержать готовые брызнуть слезы. Она ожидала, что с самого начала столкнется с трудностями, но такого даже представить себе не могла.

— Продается не все, — заметил Филипп, опустив чемодан на пол. — Останется дом в Батон-Руж. Там будут жить старшие члены семьи Бессонов. — Он безразлично пожал плечами. — Ну а когда он опустеет… Кто знает, возможно, его ждет та же участь, что усадьбу и этот особняк.

— Ты не можешь так поступить!

Спазм сдавил горло, и Мишель снова стало трудно говорить. Он же всю жизнь будет жалеть об этом. Унаследованная им недвижимость связана с историей его рода и потому много значит для него.

Филипп скрестил на груди руки, его аристократические ноздри вздрагивали.

— Никто мне не указчик, что я могу и чего не могу.

Чувство жалости к нему охватило Мишель, но его высокомерие было невыносимым. Она понимала, что только глубокое потрясение могло подвигнуть его на такой шаг, как продажа самого ценного, что было в его жизни.

— Хочешь сказать, что считаешься только с собой? — резко спросила она. — Кажется, это стало твоим девизом. Не ты ли говорил, что являешься лишь хранителем огромного фамильного наследства? Что считаешь для себя делом чести сохранить его и передать следующему поколению? Или ты благополучно забыл об этом?