Ирен Беллоу - Душой и телом…

Она по-прежнему крепко сжимала кисть другой рукой. Накрыв ее руку своей, он нежно взял ее за запястье, слегка надавив, повернул к свету и принялся рассматривать.

— Что он тебе сделал, Челси? — пробормотал он.

Она снова покачала головой.

— Ничего. Ничего особенного. Ничего.

— Черт побери, если он сделал тебе больно, я…

Но, пристально поглядев на ее запястье, Зик запнулся, и от неподдельного удивления у него вырвался глубокий вздох. Большим пальцем он дотронулся до частой сети давнишних шрамов, покрывавших ее руку. Начинаясь с внутренней стороны запястья, у основания большого пальца, они шли дальше, к ладони.

Все еще не в силах опомниться от изумления, он повернул вторую ее руку ладонью вверх. Здесь повторилось то же самое, старые шрамы зарубцевались и поблекли, но были все еще заметны даже в тусклом, рассеянном свете, падавшем от фонаря, висевшего над входом в дом.

В голове крутилось с десяток вопросов, но он не стал их задавать. Перед его мысленным взором отчетливо, словно отражение, проецируемое на экран, возник образ Челси, сидящей в джипе с прижатыми к ветровому стеклу руками, и он сразу все понял.

— Разбитое стекло, — сказал он тоном, не допускавшим возражений. — Ты сунула руку в разбитое окно, да?

Он поймал устремленный на него взгляд широко раскрытых, доверчивых глаз.

— Да.

Сжав обе ее руки в своей, он наклонил голову и, закрыв на секунду глаза, с усилием выговорил:

— Ты что, пыталась спасти родителей, Челси? Когда случился пожар?

Она не ответила. Да и не нужно было ничего отвечать. Зик и так знал, каким будет ответ. Он еще крепче прижал ее к себе, спрятав ее руки у себя на груди.

После непродолжительного молчания она заговорила тихим голосом, отчетливо произнося слова:

— Когда окно разбилось, пламя разгорелось еще сильнее. Потому что из окна потянуло сквозняком. Я ничего не знала ни о пожарах… ни о воздушных потоках. Когда приехала пожарная команда, было уже слишком поздно. Они так и не смогли проникнуть в дом.

Глубокая грусть, сквозившая в воспоминаниях Челси, тронула Зика до глубины души. Он попытался что-то сказать, но дыхание перехватило, и он промолчал.

— Тогда ты и начала играть на рояле? — наконец спросил он.

— Рэй меня уговорил. Мне не хотелось общаться только с врачами или психоаналитиками. Я была слишком… — Она повела плечами. — Так можно было упражнять руки. Ну, а потом это увлечение переросло в нечто большее.

Стиснув зубы, Зик попытался заглушить невольное чувство протеста. Тогда ей было восемь лет. Только восемь. Еще и в помине не было обласканной, избалованной примадонны. Маленькая девочка без родителей, винившая себя в том, что осталась в живых, а они погибли, выучившаяся играть на рояле только для того, чтобы обрести цель в жизни.

Подняв глаза, Зик уставился в туманную темную ночь, мысленно представляя себе жест, который вырывался у нее всякий раз, когда она пыталась протянуть руку, — еле заметное, невольное движение руки, которое он отвергал так часто, что в конце концов она перестала это делать. На мгновение, полное мучительного раскаяния, его пронзила такая жгучая, леденящая боль, что ему показалось, будто его чем-то ударили.

Молча, словно прося прощения, он поднес руку Челси к губам и поцеловал сеть шрамов у края ладони.

Она замерла в его объятиях, не шевелясь, по всему ее телу прошла дрожь, потом, выпростав руку, она погладила Зика по щеке и прижала к ней ладонь.

— Я не заслуживаю твоего доверия, Челси.

— Нет, — отчетливо сказала она. — Это мне решать, не тебе.

Рука ее была теплая и нежная, но Зику почудилось, что под этой мягкостью скрывается женское упорство. Он пристально, взволнованно посмотрел на нее и поймал устремленный на него ответный взгляд.

— Челси, ты же не знаешь, что…

Покачав головой, она прижала пальцы к его губам, и он увидел, что в глазах у нее заблестели слезы.

— Нет. Это ты не знаешь.

Он никогда раньше не видел ее плачущей. Ни тогда, когда она проснулась среди ночи, мучимая кошмаром, ни днем позже, когда ей угрожали, ни тогда, когда она рассказывала ему о родителях.

— Чего я не знаю? — спросил он срывающимся от волнения голосом.

Она дотронулась до его лица, коснувшись кончиками пальцев того места, где его ударили.

— Проводишь меня домой? — с серьезным видом спросила она. Ее глаза по-прежнему блестели чуть больше обычного, а губы изогнулись в улыбке.

От его сопротивления не осталось и следа. У него не было выбора. Отвергнуть ее приглашение для него так же невозможно, как перестать дышать.