Эми Эндрюс - Жаркие ночи

Музыка смолкла, заиграли другую композицию.

— О, я ее так люблю! — воскликнула Эйвери и потянула Джону на танцплощадку, оставив Люка в раздумьях.

На этот раз Рауль вилял бедрами намного ближе к Клаудии, танец явно был более медленный и интимный.

Слишком интимный и медленный. Неожиданно для себя Люк встал и поспешил на танцпол.

Клаудия, закрыв глаза от удовольствия, растворилась в музыке и ритме. Рауль — превосходный учитель и партнер.

Но подошел Люк и все испортил.

— Могу я украсть вашу партнершу?

Она открыла глаза и увидела, как Люк очень настойчиво стучит по плечу Рауля и смотрит на нее.

Рауль удивленно взглянул на него, но он хорошо знал правила, чтобы отказывать Люку. Клаудии безумно хотелось вцепиться в плечи Рауля и умолять уйти с ней.

Люку не хотелось танцевать. Но она с Раулем. В платье, которое ничего не скрывало. Сегодня в нем появилось что-то безудержное.

Рауль слегка отодвинулся, сказал: «Конечно» — и отошел. Клаудия осталась лицом к лицу с Люком. Его рука опустилась ей на бедро, кожу под его рукой обдало жаром.

— Не знала, что ты умеешь танцевать.

— Я плохо танцую. Но могу танцевать вот так. — Он крепко привлек ее к себе.

Клаудия задохнулась от неожиданно возникшей близости. Это было так странно и неожиданно. Они соприкасались бедрами, так приятно, лучше, чем любые танцы с профессионалом Раулем. Она чувствовала по его напряженной руке: Люк ощущает то же самое.

Стоит ли с ним танцевать. На кону двадцатилетняя дружба.

— Это не дискотека, — пробормотала она.

— Да. Но это реальность, а не фальшивка для рекламы бизнеса Рауля.

Клаудия посмотрела ему прямо в лицо. Она и забыла, насколько он рослый. В Рауле при всей его испанской красоте едва ли больше шести футов, и ей приходилось подстраиваться под него.

Гладкая щека Люка, вот она рядом, до нее доносились нотки пряного лосьона. Если бы они были любовниками, спаси Господи, она бы встала на цыпочки и губами провела от ложбинки у шеи к щеке.

— Почему мой танец с Раулем тебя так взволновал?

Вместо ответа, Люк так сильно прижал ее к себе, что две спелые возвышенности с ложбинкой между ними еще более соблазнительно выступили из выреза развевающегося платья.

Потому что мне невыносимо видеть, как этот хлыщ смотрит на твою грудь. Все мужики смотрят на нее. Мне невыносимо понимать, что он прикасался к ним. А я нет. Во всяком случае, как следует.

Не стоит этого говорить.

Он медленно перевел взгляд на ее лицо. Голубые глаза в лучах света сияли, как полированная бирюза.

— Не знаю, почему это меня взволновало.

Неожиданно честное признание. Она не знала, как себя вести. Часть ее хотела убежать и спрятаться, другая, напротив, так и норовила облизать его шею. Теплая волна дрожи, которая, по ощущениям, поднималась снизу по мере того, как их нежные прикосновения друг к другу участились.

Клаудия оторвала от него взгляд и попыталась сменить тему разговора, чтобы погасить нарастающее возбуждение.

— Почему ты никогда не говоришь о Филиппе?

Люк слегка опешил от неожиданного вопроса.

Черт возьми.

— Не о чем говорить.

Клаудия воздержалась, чтобы не закатить глаза.

Это заявление само по себе являлось предупреждением о его душевном здоровье.

— Что с вами произошло?

Люк сжал челюсти.

— Не думаю, что тебя это хоть как-то касается.

Мысль о предательстве Филиппы, ее неверности заставляла Люка чувствовать себя едва ли не кастратом, и сейчас, когда он танцевал с самой прекрасной женщиной на земле, совершенно ни к чему это обсуждать.

Клаудия на несколько секунд замолчала, отдавшись музыке, но от этого стало еще хуже, поскольку ее одолели иные, далеко не невинные мысли.

Например, как ее груди упираются в его грудь, какое у него твердое, мускулистое плечо, и эта сумасшедшая пульсация в паху, когда их бедра соприкасаются, вызывая внутренний жар.

— Ты разбил сердце своей матери.

Слова прозвучали как гром среди ясного неба, но она всегда хотела сказать ему об этом. Женитьба без приглашения родителей серьезно обидела Глорию. Хотя та и пыталась всячески подчеркивать, что она все понимает, но Клаудия была за дверью, когда Глория, припав к плечу ее матери, рыдала навзрыд. Слышать это было так тяжело, что разрывалось сердце.

Может быть, не следовало говорить ему об этом, но он десять лет жил в свое удовольствие, не задумываясь, как часто его решения сказывались на них. Не лучшим образом.