Недавно, в России, минувшим летом, случилось мне выехать за город. За чем, почему – к делу не относится. Там я наблюдала такую картину. Мужики вознамерились спилить дерево – стоявшую особняком огромную липу. Чем она им мешала, и какие у них были касательно ее планы – Бог весть. Один сук у нее был сухой, а в остальном – могучий ствол, шумела зеленая, в полной силе крона. И вот они собрались в отдалении, приглядывались, обсуждали, как бы это сподручней сделать, а я вдруг поняла: она знает! Ты понимаешь, какой это ужас, Софи?! Вот она стоит, еще сильная, могучая, красивая, – и никуда не может убежать от них. Она дрожит всеми своими листьями и ветвями, но не может даже крикнуть, позвать, помолиться… А они собираются все вернее, и вот уже приближаются, лениво переговариваясь, идут к ней с пилой, вот первые острые зубья вонзаются в розоватую плоть… Я едва не бросилась тогда на этих мужиков, Софи! Но что б я им сказала?! Разве они смогли бы понять?!
Потом я два дня была как больная, все вспоминала убитую липу.
Софи! Там, на площади, когда он стоял один, рядом с погибшим другом… Все разбежались по сословным кучкам и каким-то душным идеям, ты пошла к своим, и все разом смотрели на него. Кто-то с любопытством, кто-то с презрением, но большинство – с досадливым равнодушием. Он был ни с кем, один, а следовательно, мешающий всем и раздражающий всех морок, которому надо исчезнуть. Тогда я как будто снова увидела эту липу, ее красоту, полную жизненных сил, и ожидание неминуемой смерти, которым были пронизаны ее последние минуты…
Он мог уйти, сдавшись, спасовав перед этими собравшимися на площади стаями. Но ты помнишь, он рассмеялся, как будто бы стряхнул с себя все. И поэтому я знаю…
Впрочем, я уже все сказала, и дальше тебе неинтересно.
Спешу сообщить, что у нас с Семеном все в порядке. Я готовлюсь слушать курс и подрабатываю ночной сиделкой, а Семен уже нашел себе службу в анатомической лаборатории, и нынче выбирает профессоров, у кого хотел бы учиться.
Пользуясь случаем, передаю горячий привет всем общим знакомым. Маменьке написала и отослала отдельное письмо. Еще раз спасибо за все.
Любящая тебя Евдокия Водовозова.Февраля 13 числа, 1891 г. от Р. Х., Санкт-Петербург
Дорогая Дуня!
Я, право, и вообразить не могла, что ты такой поэт, и так принимаешь на себя трагизм дарвиновской борьбы за существование. Впрочем, исполать тебе!
Коли Михаил действительно очередной раз всех надул, и тебе случится его разыскать, передай ему мои приветы и уверения, что шутка вышла отменной.
Но слишком-то надеяться я на твоем месте не стала бы. Нет смысла искать черную кошку в темной комнате. Особенно, если ее там нет. У тебя есть вполне определенное будущее, составленное, согласно нашему плану, из Семена, математики и прочих приятных и понятных вещей. Не стоит, я полагаю, отказываться от всего этого ради растаявших видений, пусть даже и оказавших на тебя инициирующее влияние. Впрочем, разумеется, поступай, как знаешь.
Спешу в свою очередь сообщить, что твоя маменька, Мария Спиридоновна, чувствует себя хорошо, с присущей ей терпеливостью переносит в меру вздорный характер моих родных и уже очень привязалась к Леше и маленькому Николаше. Недавно они втроем ездили в цирк (маман и Аннет цирк не переносят) и остались в целом очень довольны. Там был номер, когда по золоченой лесенке бежали наверх белые голуби. Николаша зашелся от восторга, а Леша вдруг заплакал и сказал, что это – земная аллегория рая. Каким бредом забита голова этого ребенка! Теперь только твоя мама может его успокоить и уговорить. У них там уже составилось премиленькое стариковское общество: Модест Алексеевич, Мария Спиридоновна, Наталия Андреевна… Заправляет всем Мария Симеоновна, петина мать. Меня она, естественно, пока на дух не переносит, но я не унываю, и не устаю ею восхищаться. Представь, женщина, в годах, двадцать лет вдовеет, но при всем том имеет отвагу жить так, как будто бы все на свете можно было объяснить, а у каждого отдельного человека нет и не было никаких непросчитываемых на счетах отношений с мирозданием. Удивительная старуха! Кроме вышеперечисленных, заезжает к ним и Густав Карлович Кусмауль. Они собираются в нижней гостиной, топят печь, пьют чай с малиновым вареньем и слушают его леденящие душу истории из многолетней практики полицейского следователя. Старый фараон, по-видимому, приглядывается к осиротевшей усадебке бабушки Саломеи, но то ли не хватает финансов, то ли с немецкой обстоятельностью хочет все взвесить…
Читать дальше