Кэрол Тауненд - Холодная весна

— Папа!

Медноволосая голова с трудом приподнялась от стола, карие глаза с покрасневшими белками, мутные от выпитого вина, уставились на нее.

— А, моя маленькая наследница, — вымолвил Франсуа. — В самом деле, почему бы тебе не стать наследницей? Ну почему ты не родилась мальчиком?

— Папа… Папе плохо? — Арлетта прикоснулась ручкой к отцовскому рукаву, и взгляд ее голубых глаз остановился на хмуром лице, безмолвно взывая к нему с таким обожанием, что оно могло бы растопить сердце самого дьявола. Этот человек был ее отцом, и теперь ей более, чем когда-либо, была нужна его любовь.

Франсуа усмехнулся, бросив беглый взгляд на крохотную ручонку, однако даже не шелохнулся, никак не ответив на робкую ласку дочери. Его руки остались лежать на столе.

— Да, папе плохо, — честно признал он; язык его слегка заплетался. Потянувшись к кувшину, Франсуа наполнил свой кубок. Он опрокинул его в себя одним махом и снова налил, расплескивая вино по столешнице. Несколько капель попало и на лицо маленькой Арлетты. Она утерлась рукавом, не отрывая нежного взгляда от отца. — Папе очень плохо.

— Арлетте тоже плохо, — отозвалась дочь.

Агата, бочком подобравшись поближе к воспитаннице, в нерешительности переминалась с ноги на ногу за спиной нетрезвого Франсуа, укрываясь за высокой спинкой его деревянного кресла. Ей совсем не нравилось состояние, в котором находился де Ронсье и выражение его лица, но она не решалась вмешаться. Может быть, отец и дочь найдут способ утешить друг друга.

Поглядев на отцовских гончих, Арлетта спросила:

— Где Габриэль, папочка?

— У склепа, воет вот уже сколько часов. Безутешен. — С этими словами Франсуа осушил еще один кубок вина. Утвердив локоть на стол, он устало подпер рукой голову. Взирая из-под набрякших век пьяным осоловелым взглядом, он изучал лицо дочери. — Благодарение небесам, ты совершенно не похожа на мать, — заключил он, сощурившись, словно с трудом различал окружающее. — Хорошо уже то, что ты, по крайней мере, не будешь напоминать мне о ней. Да, воистину, твой нос достался тебе в наследство от нее, и что-то от Джоан я вижу в овале твоего лица, но все же нужно сначала хорошенько присмотреться, чтобы это уловить…

Выпрямившись, Франсуа пытался схватить кувшин за ручку, но промахнулся.

— Позвольте, я помогу вам, господин. — Агата налила ему вина. Она не могла не видеть, что де Ронсье за этот день уже поглотил существенно больше кварт своего любимого гасконского, чем допустимо для человека, желающего оставаться в здравом рассудке. Но кто она была такая, чтобы в чем-то препятствовать ему? Видно было, что его состояние таило опасность. Может, он послушается своих родителей? Агата подумала, что было бы неплохо пригласить в это помещение графиню Мари, мать Франсуа. Уж она-то, вне всякого сомнения, положила бы конец запою.

Снова наполнив кубок хмельной влагой, Агата почтительно поклонилась и направилась к лестнице, ведущей наверх. Чтобы отыскать графиню, ей не понадобится и пяти минут, а Арлетта тем временем пообщается с отцом.

— Ну почему ты не парень? — зло сказал Франсуа, не заметивший ухода нянечки и становившийся все агрессивнее и тупее с каждым новым глотком. Он снова влил в себя гасконское и отер рот тыльной стороной ладони. И еще громче и злее выкрикнул: — Почему?

Слезы навернулись на огромные глаза Арлетты. По отцовскому лицу промелькнуло выражение гнева и отвращения. Отцепив дочкины пальчики от своего рукава, он с яростью отбросил хрупкую ручку.

— О Боже! Началось! Расхныкалась, паршивая девчонка! — Совсем еще недавно Франсуа сам рыдал над гробом жены, никого не стыдясь и не стесняясь, однако теперь это обстоятельство полностью улетучилось из его пьяной головы. — Я так хотел сына! — Выведенный из себя потрясением, горем и чрезмерными возлияниями, Франсуа ярился все сильнее. Ему было легче бушевать и сыпать угрозами, чем признаться в боли, сжигавшей его мужское сердце. — Я так мечтал о наследнике, который продолжил бы мой род. А с чем я остался?! Хныкалка! Плакса! Дурная, глупая, никчемная паршивая девчонка! Проклятие Богу, ну почему ты не парень?!

Словно в ответ на этот вопрос послышался тоскливый вой Габриэля, донесшийся откуда-то издалека.

Опираясь локтями на столешницу, Франсуа с трудом поднялся со стула. Разлегшиеся у огня мастифы оторвали головы от лап и сердито заворчали.

— Паршивица, это ты виновата, что умерла твоя мать! — закричал Франсуа. Когда он орал, то чувствовал себя увереннее. Не так жгло внутри, а уж раз начав, он не мог остановиться. — Это твоя вина! — Он грубо ткнул указательным пальцем в детскую грудь, как бы желая навеки запечатлеть эти слова в сознании дочери. — Была бы ты мальчишкой, не пришлось бы затевать все это по второму разу. Я видеть не могу твою мерзкую физиономию!