Филиппа Грегори - Другая королева

Надо было подумать об этом, когда я пришел в ее покои, сказать, что приговор вынесен и она умрет завтра. Я этого не понял. И не простился с ней. Теперь возможность упущена. Навсегда упущена. Я не могу с ней проститься. Или только шепотом.

Она поворачивает голову и что-то говорит священнику. Он начинает читать молитву по-английски, и я вижу, как она по-своему раздраженно пожимает плечами и упрямо отворачивается, показывая, что все идет против ее воли, что ей в чем-то отказали. Ее нетерпение, ее своеволие даже на эшафоте наполняют меня такой радостью узнавания. Даже на пороге смерти она раздражена, что ей не дают сделать все по-своему. Она требует, чтобы ее королевскую волю исполняли; и видит Бог, служить ей все эти годы было моей радостью – много, много лет, шестнадцать лет она была моей узницей и моей возлюбленной.

Она поворачивается к плахе и опускается перед ней на колени. Служанка подходит и завязывает ей глаза белым шарфом. Я чувствую острую боль в ладонях и обнаруживаю, что сжал кулаки, вонзив ногти в свою плоть. Я не могу этого вынести. Я, должно быть, видел на своем веку десяток казней, но не казнь королевы, не казнь женщины, которую люблю. Такого не было. Я слышу тихий стон, словно зверь воет от боли, и понимаю, что застонал сам. Тогда я стискиваю зубы и молчу, пока она не закончит молитву и осторожно не положит голову набеленной щекой на дерево.

Палач поднимает топор, и я в этот миг… я просыпаюсь. Лицо мое мокро от слез. Я плакал во сне. Я плакал о ней, как дитя. Я трогаю подушку – она влажная, и мне становится стыдно. Я пал духом из-за грядущей казни Говарда и своих страхов о шотландской королеве. Должно быть, я очень устал, я сокрушен тем, что мы собираемся сегодня сделать, потому и плачу во сне, как ребенок.

Я качаю головой и подхожу к окну. Не помогает. Я не склонен к фантазиям, но не могу избавиться от этого сна. То был не сон, то было прозрение. Подробности его так ясны, моя боль так сильна. Это не просто сон, так все и случится, я знаю. Со мной, с ней.

Светает. Сегодня день смерти Говарда. За страшной ночью пришел страшный день. Сегодня мы обезглавим герцога Норфолка, и сегодня мне нужно быть мужчиной, слугой королевы, которая не может сделать ничего иного, как убить своего родича. Спаси меня Бог от таких снов. Спаси Бог королеву Шотландии от такого конца. Спаси Бог мою любимую, мою голубку, от такого конца; и избавь меня, Господи, от того, чтобы стать его свидетелем.

Спаси их обоих Господь – сегодня и во все дни.

У меня нет причин любить их обоих, и нет причин их прощать; но сегодня я их прощаю, в день, когда она умрет и когда разобьется его сердце.

Она была врагом моей королевы, моей страны и моей веры, и моим врагом, конечно же. А он потерял из-за нее голову, растратил на нее свое состояние и, в конце концов, как думает большинство, отказался ради нее от доброго имени и власти. Она его уничтожила, как уничтожила многих других. И все же, оказывается, я могу простить их обоих. Они были теми, кем родились. Она – королевой, величайшей королевой, какую видело наше время; а он увидел в ней это, будучи странствующим рыцарем, и полюбил ее.

Что ж, сегодня она за все заплатила. День, которого он страшился, который, как она клялась, никогда не наступит, оказался холодным зимним утром, когда она спустилась по ступеням Фотерингея к сцене, выстроенной в большом зале, а знатные лорды Англии, в том числе и мой муж, собрались, чтобы стать свидетелями ее смерти.

Последним заговором, который нельзя простить, который нельзя не заметить, в котором она не могла обвинить других, стал заговор с целью убить Елизавету и захватить ее трон. Шотландская королева в роковой час поставила под ним свое имя. Энтони Бабингтон, уже юноша, прежний малыш Бабингтон, мой милый паж, был главным сочинителем изменнического плана и заплатил за него жизнью, бедный мальчик. Богом клянусь, лучше бы мне не приставлять его к ней, она забрала его сердце, когда он был еще ребенком, она стала его погибелью, как была ею для многих.

Написав тысячи писем, сплетя тысячи заговоров, несмотря на всю свою подготовку и предупреждения, она в итоге проявила беспечность или попалась в ловушку. Она подписала бумагу с планом убить Елизавету, и та стала ее смертным приговором.

Или подпись подделали.

Кто знает?

Когда узник так решительно рвется на свободу, как она, а тюремщики так неразборчивы в средствах, как Сесил и Уолсингем, кто узнает, в чем правда?