Елена Колядина: Цветочный крест • Потешная ракета

Никто не видел Агеюшки.

Но Феодосья пребывала в твердой уверенности, что отец Логгин не солгал.

Отдышавшись, Феодосья торопливо посеменила далее, вглядываясь в каждого одетого в цыганские отрепья отроченка, просившего у москвичей милостыньку.

В полдень Москва загудела от сотен колоколов, и Феодосья, встрепенувшись, с жаром помолилась Божьей Матери, прося вновь обрести любимого сыночка.

Помолившись, Феодосья заметила, что в городе закипает некое волнение. Возбужденно переговариваясь и бранясь, проскакали стрельцы. Ржали кони. Пробежала ватага воротников. К Кремлю промчалась, грохоча по мостовой, карета с двуглавым орлом. Не стихал колокольный звон, перешедший в иных храмах в отрывистый набат. Одну из улиц запрудили казаки. Феодосье от страха казалось – это ищут ее по обвинению в убийстве Ворсонофия. Если бы не известие о том, что сынок Агеюшка жив и здоров, Феодосья ни за что не стала бы скрываться! Но оставаться в монастыре, ждать разбирательств и праведного суда именно сейчас, когда сыночек, возможно, вышагивал с цыганами соседней улицей, было выше ее сил.

Когда мимо протопали пушкари, Феодосье почудилось, один из них упомянул монаха. «Приметы мои обсказывают, – решила она, юркнув в проход между заборами. – Надо переоблачиться в женское. Женой меня в монастыре не знали, значит, не догадаются дать приметы. Отец Логгин, судя по всему, меня пока не выдал, иначе схватили бы еще вчера… Венька первый бы руки выкрутил… Значит, ищут пока монаха мужеского пола по обвинению в убийстве брата Ворсонофия, упокой Господи его душеньку…»

Она опустила голову, дождалась, когда пушкари скроются из вида, и вновь, торопливо и бессмысленно, временами переходя на мелкий бег, принялась кружить по линиям. Через какое-то время Феодосья почувствовала, что идет по знакомому месту, замерла, встряхнула главой, приходя в себя, и с радостью обнаружила, что стоит перед роскошными хоромами Андрея Соколова.

Соколов в сей час вернулся на время домой – отдать распоряжения на случай, если вспыхнувшее недовольство сокольничих перейдет в бунт и потребует присутствия его, думного боярина, на службе и в помощи царю Алексею Михайловичу.

– Прости, Феодосий, некогда, – потряс благоухающей дланью Соколов, столкнувшись с монахом в теплых сенях, и довольно весело сообщил: – Сокольники шумят, того и гляди растерзают нас с тобой своими птицами! Пришлось на всякий случай выставить по улицам войско.

«Так это не меня ищут? – с облегчением подумала Феодосья. Но тут же вспомнила обиду Олексея и вновь испугалась: – Неужели Олешка поднял Сокольничью слободу в злобе на государя?! О, глупый, глупый!»

– В другой раз поговорим, – бросил Соколов и крикнул вглубь хоромов: – Велите накормить учителя детей моих и доставить в монастырь!

– Нет! – прижала руки к груди Феодосья. – Погодите, Андрей Митрофанович! Грешен аз перед вами и не тот… не та… – Феодосья путалась, отвыкнув говорить о себе в женском роде. – Не та, за кого себя выдавала… Аз – не муж и не монах. Аз жена и ведьма, избежавшая казни, Феодосья Ларионова, в девичестве Строганова.

И она стянула с головы черную шапочку, выпростав отросшие волосы, скрученные шнурком.

Случившийся рядом детина отпрянул и выронил серебряный поднос, на котором подавал Соколову расшитые перчатки.

К удивлению Феодосьи, Соколов, смешавшись лишь на мгновенье, захохотал:

– Баба?! Ведьма?! Хороши же вы там, за стенами монастырскими! А еще обижается потом ваш брат, что чернь поет о монахах срамные частушки!

Соколов зело любил ведьм, ибо со своей супругой, лепой, но постной и смирной, очень скучал.

– Ну-ка, повернись? Изрядные стегна! Ах ты, ландыш! И как я принял тебя за монаха?!

Феодосья смущенно одергивала рясу.

– Нет, не могу поверить, – задыхался от смеха Соколов. – Но ты же в науках и диспутах сильна? Откуда такая девица взялась? Эх, жаль, нужно срочно ехать в думу! Оставайся… – Соколов подмигнул. – Вечером подискутируем всласть…

У Соколова были две любовницы, молодая вдова в Москве и замужняя дама в Венеции, обе зело любострастны, но скудны умом, и он весьма вожделенно взглянул на новоявленную ученую жену.

Феодосья порозовела и робко попросила:

– Ой, нет, остаться аз в чужом доме не могу. Мне бы одежды женские… Тулуп какой ни есть, платок или оголовник.

– Какой тулуп! Шубу подать! Кунью, крытую сукном! И рукавицы меховые!

– Что вы, какая шуба, какие рукавицы, не зима еще.