Анастасия Туманова: Страсти таборных цыган

Как цветок душистый аромат разносит,

Так бокал налитый Федю выпить просит!

Выпьем мы за Федю, Федю дорогого,

Свет еще не видел красивого такого!

Данка поклонилась, Сыромятников оскалил в ответ белые крупные зубы, взял бокал, залпом выпил. Данка привычно отвернулась, закрываясь рукавом и зная: сейчас он хватит бокал об пол, и осколки полетят во все стороны. Так и вышло. Сразу чуть не под ноги купцу метнулся половой с веником. А Сыромятников захохотал, подхватил Данку на руки и понес к хору.

В этот вечер цыгане пели много и долго. После полуночи Сыромятников с компанией перешли в отдельный кабинет, и Данку вместе с двумя гитаристами – Митро и Кузьмой – пригласили туда.

Войдя в кабинет, Данка чуть заметно поморщилась: в крошечной комнате было сильно накурено, дым плавал под потолком пластами, от крепкого запаха сигар у нее немедленно закружилась голова.

– И что ты, Федор Пантелеич, такие противные цигарки куришь? – пожаловалась она, садясь на стул напротив купца и жеманно отгоняя от себя облако дыма. – Гляди, брыкнусь в обморок когда-нибудь посредь романса…

– А я тебя, матушка, в охапку – и на вольный воздух! На тройке в Коломенское прокатимся, дух сигарный и выйдет! – басовито расхохотался довольный собственной шуткой Сыромятников, и Данка, несмотря на усталость и ноющую головную боль, улыбнулась в ответ.

За прошедшие зиму и весну они с Сыромятниковым виделись чуть ли не каждый день, Данка успела привыкнуть и к его громогласному смеху, и к грубоватым шуткам, и к неправильной речи выходца из стародедовского Замоскворечья, и к тому шуму, который он всегда производил, появляясь в ресторане Осетрова или в Большом доме на Живодерке. Все это уже не раздражало Данку, как когда-то: постепенно она начала относиться к двадцатитрехлетнему Сыромятникову ласково и слегка снисходительно, как к шалуну-мальчишке.

– Ну, что спеть-то тебе, Федор Пантелеич? Новых романсов я со вчера не выучила, а старые тебе, поди, наскучили…

– Можешь, матушка, и вовсе не петь, – разрешил Сыромятников. – У меня от вашего пенья уже в голове трезвон делается. Просто посиди с нами, отдохни. Вина, знаю, не выпьешь, так, может, откушать чего желаешь? Бледная ты сегодня… Отчего невесела?

Данка не ответила, но улыбнулась благодарно и с облегчением откинулась на спинку стула. Митро и Кузьма, видя, что они не нужны, присели у порога и начали тихо разговаривать о чем-то. Друзья Сыромятникова, которые были гораздо пьянее, чем он сам, откровенно клевали носами за столом, а кое-кто уже и спал богатырским сном, уронив голову на смятую, залитую вином скатерть. Сам Сыромятников с отвращением жевал устрицу, жалуясь Данке с набитым ртом:

– Вот побей бог, матушка, не пойму: пошто за этого слизня французского такие деньги плочены?! Ужевать ведь невозможно, кисло, пакостно, ровно от мочальной вожжи кусок ешь…

– Так что ж ты, Федор Пантелеич, мучишься? – посочувствовала Данка. – Спросил бы порося с хреном, расстегайчиков…

– Другим разом вот так и сделаю! – Сыромятников выплюнул непроглоченную устрицу обратно в тарелку.

Данка только вздохнула и отвернулась к темному окну, за которым метались и скрипели от ветра ветви деревьев.

– Ну, совсем загрустила, ненаглядная моя, – расстроился Сыромятников. – Самому мне, что ли, тебе спеть?

– Боже сохрани, Федор Пантелеич! – отмахнулась Данка. – Слыхала я твое пение. Ухватили кота поперек живота…

– Ну так я тебе исторью сейчас расскажу, – решил купец и придвинулся ближе, обдавая Данку густым винным запахом.

Отодвигаться было некуда, и Данка из последних сил старалась дышать как можно реже.

– Какая-такая исторья? То, что кухарка у Болотниковых двухголового младенца родила, я уж слыхала. Сухаревка второй день гудит.

– Так то и не исторья никакая, паскудство одно. – Сыромятников вдруг хитровато усмехнулся и посмотрел на Данку своими желтыми, внимательными, совсем трезвыми глазами. – А помнишь ли, матушка, того поляка, Навроцкого? Ну, который тебе вот это платье подарил и деньги тут метал, как белуга икру… Да шалишь, брат, меня не перемечешь! Я свое завсегда возьму, коли возжелаю!

– И… что же? – внезапно осипшим голосом спросила Данка.

Сыромятников довольно хохотнул, изо всей силы хлопнул Данку по колену.

– В «Московском листке» третьего дня пропечатали! Страшенный скандалище в номерах на Троицком подворье приключился! Четверо ден Навроцкий твой с секретарем австрийского посланника в баккара резались, австрияк, продувшись по всем статьям, не будь дурнем, полицию привел! И взяли голубчика нашего с тремя колодами карт крапленых прямо на деньгах! Готово дело, кутузка! Долгонько теперича от него Первопрестольная отдыхать будет!.. Да что с тобой, Дарья Степановна, белая вся сидишь? И глаза, как уголья, горят, спалишь меня, гляди, дотла! Взаправду, что ль, от дыма сигарного? Сейчас, погоди, окно высажу!