Анастасия Туманова: Страсти таборных цыган

– Не смей, несчастная, слышишь?! Не стоит он того!

– Да ты о чем? – шепотом спросила Настя.

По спине пробежал озноб. Она невольно оглянулась на обрыв. Внезапное появление Варьки отвлекло ее от сумеречных мыслей, и Настя подумала: не видела ли Варька, как она стояла над обрывом и, держась за ствол ракиты, упрашивала себя сделать последний шаг?

– Варька, ты с ума сошла? Да что я сделаю? У меня же дети!

– Вот то-то и оно, что дети! – Варька сидела на примятой траве и все еще не могла отдышаться. – Дэвлалэ, сроду так не бегала! Да что за каторга мне с вами, что брат – наказание господне, что невестка – дура! Ишь, чего вздумала – до Страшного суда без покаяния за кладбищем валяться!

– Хватит, Варька, – устало прервала ее Настя, садясь рядом. – У меня и в мыслях ничего такого не было.

– А зачем сюда помчалась? – ворчливо, недоверчиво возразила Варька. – Сгоняла бы к Илье на Конную, сказала бы ему все до капельки! А еще лучше – к той шалаве! Вот кому патлы-то повыдирать!

– Ей-то за что? – грустно усмехнулась Настя, глядя на дальний берег реки, где мерно взмахивали косами крошечные фигурки в белых рубахах. – Какой с нее спрос? Ремесло такое…

– Что же… – Варька недоумевающе нахмурилась. – Гулящая она, что ли?

– Вроде того. Я ведь ходила, Варька, разузнавала еще зимой. Сразу, как мне… как рассказали. Ну, что Илья… – Голос Насти был спокойным, но на Варьку она не смотрела. – Она, эта Лушка, за рынком жила, к ней много мужиков бегало. Кто же виноват, что она как раз от Ильи и понесла…

– Она сама и виновата! – свирепо сказала Варька. – Коли гулящая, так думать надо было, что всякое может приключиться! Вытравиться, прости господи, вовремя! А не рожать от цыган да после не подбрасывать! Отнесла бы в приют, раз кормить нечем!

– Ну да. И помер бы он там… то есть она… через три дня. – Настя вздохнула, закрыла глаза. Долго сидела не шевелясь, обняв колени руками. Варька искоса поглядывала на нее, но заговорить больше не решалась. Мимо промчалась, дрожа крыльями, огромная сине-зеленая стрекоза, зависла в воздухе над Настей, затем села на ее платок. Настя, не глядя, качнула головой, стрекоза испуганно сорвалась с места и взмыла в небо. Песня на дальнем берегу смолкла.

– Пойдем домой, – негромко предложила Варька. – Что тут сидеть? Скоро дети проснутся, снова есть захотят. Идем, сестрица. Солнце высоко.

Настя коротко кивнула, поднялась. Вслед за Варькой пошла к тропинке, уходящей сквозь травяные заросли к городским домам. Напоследок еще раз оглянулась на обрыв, вспомнила, как стояла, глядя в речную глубину, передернула плечами и прибавила шаг.

Когда Варька и Настя вошли во двор, соседских цыганок там уже не было, зато вернулся Илья. Он сидел у сарая, смазывал дегтем снятое с телеги колесо, рядом на траве валялись еще три. Когда скрипнула калитка, он не поднял головы. Настя тоже взошла на крыльцо не оглянувшись. Варька задержалась было, но, подумав, сплюнула и, так и не подойдя к брату, побежала вслед за Настей в дом.

До позднего вечера Илья провозился в сарае: латал старую телегу, смазывал колеса, чинил сбрую, чистил коней, которые, чувствуя близкую дорогу, шалили в стойлах и вскидывались, как жеребята. Илья с сердцем отталкивал тычущиеся ему в плечо морды гнедых, ругался зло, сквозь зубы, впервые в жизни не находя для «невестушек» ласковых слов.

Когда сегодня в лошадиные ряды прибежала запыхавшаяся соседская девчонка и заголосила на весь рынок: «Смоляко, беги домой, у вас там ой что делается, – хасиям [51] Пропали мы! !» – он даже не успел расспросить ее. Сунул за голенище кнут и помчался следом, на ходу гадая, что случилось. В голову лезло все: от неожиданного возвращения табора до бегства в Москву Настьки (он до сих пор боялся этого).

Но такого ему и в страшном сне не могло привидеться. Когда целая рота соседских баб встретила его во дворе, в торжественном молчании проводила в дом и предъявила сопящего в корзинке заморыша, Илья даже не сразу понял, в чем дело, и для начала гаркнул на цыганок:

– Это что такое? Где Настя? Варька где? Вы чего здесь выстроились, как на параде? Чье дите, курицы?

– Твое дите, морэ, – в тон ему ехидно сказала толстая Нюшка. – Обожди орать, приглядись.

Несколько опешивший Илья последовал ее совету, нагнулся над корзинкой… и тут же резко выпрямился. Сердце прыгнуло к самому горлу, на спине выступила испарина. «Лукерья… Ах, шалава проклятая! Додумалась!» Первой его мыслью было отпереться от всего на свете. Но, еще раз покосившись на корзинку, Илья понял: бесполезно. Один нос чего стоит. Смоляковское, фамильное… Стоя спиной к выжидающе молчащим женщинам, Илья думал, что делать. Наконец, хрипло, так и не повернувшись, спросил: