Симона Вилар: Замок на скале

Конечно, в рыцарских романах, которыми он некогда зачитывался, прекрасные дамы занимались тем же: Изольда, Элейна, Лионесса – все они лечили израненных воинов, а затем воспламенялись любовью к ним. Но разница состояла в том, что их рыцари получали свои раны в поединках, а отнюдь не были простужены и не страдали болезнью легких, как объяснил Генри, явившийся вскоре его проведать капеллан Нейуорта отец Мартин.

Это был необычный монах – крепкий и плечистый настолько, что Генри готов был биться об заклад, что он умеет владеть оружием не хуже, чем кропить святой водицей.

– Это вы говорили на латыни, когда у меня был жар? – осведомился герцог, пока капеллан осматривал его ногу. Герцогу, раны, так мучившие его в дороге, теперь казались едва ли не случайными царапинами, и он почти готов был пожалеть, что Дугласы не изранили его сильнее, чтобы предстать перед новой дамой сердца – а то, что леди Анна пленила его сердце, одним взглядом вытеснив оттуда Мэджори Дуглас, было ясно, как божий день.

Монах внимательно взглянул на своего пациента. У этого служителя церкви были проницательные темные глаза и темно-русые с проседью волосы. Он носил черную рясу братьев бенедиктинцев, но тонзуру давно не брил, и его слегка вьющиеся длинные волосы почти достигали плеч.

– Да, это был я, сын мой. В то время болезнь теснилась в ваших легких, наполняя ваше тело жаром и холодом, а к этому присоединилась еще и лихорадка от ран.

– Вы, оказывается, ученый человек, святой отец, – заметил Генри. – Ваши познания в медицине и в латыни говорят сами за себя. Вы, видимо, не всегда жили в этом диком краю?

– Это так. Я долго состоял при одном из монастырей в Кенте. В Нейуорте же я всего около четырех лет. Как раз столько, сколько исполнится Дэвиду Майсгрейву.

Он ловко наложил повязку, сказав, что если так пойдет и дальше, то вскоре герцогу не потребуется его помощь. После чего напоил Генри каким-то отваром, от которого герцога бросило в пот и вскоре пришлось менять ставшую совсем мокрой рубаху и простыни.

– Барон, ваша дочь очень похожа на вас. Майсгрейв кивнул.

– Я знаю. Даже не столько на меня, сколько на мою мать. Именно от нее Кэтрин позаимствовала мягкую женственность и карие глаза.

Он шагнул к окну – рослый, могучий.

– Вы ждете гостей? – спросил герцог.

– Да. В Нейуорт должен прибыть мой сосед Эмброз Флетчер с супругой и сыном. Сегодня последний день старого года, и всегда, когда представляется возможность, мы приглашаем их к себе на встречу Нового года. Это традиция.

Генри снова повел речь о том, что из-за него у барона серьезные неприятности, на что Майсгрейв возразил, что защитить англичанина от шотландцев – его прямой долг.

– К тому же, сэр, вы уже находились в Мидл Марчиз [3], а следовательно – в моих землях. Иначе мои люди не зажгли бы сигнальный огонь на скале.

К сказанному Майсгрейв добавил, что рад оказать гостеприимство пэру Англии, и если герцог не пожелает, когда поправится, перебраться во владения Перси, то он может оставаться в Нейуорте сколько пожелает, до тех пор, пока. не прибудет достойная его положения свита.

В это время на лестнице послышались легкие шаги, и в комнату вошла леди Анна.

Генри даже опешил, настолько изменившейся она показалась ему. Теперь это была настоящая дама, а не красивая девчонка-разбойница, какой она представлялась ранее. Ее волосы скрывал высокий эннан, богатое платье из переливающегося гранатового бархата было по бургундской моде перетянуто под грудью широким поясом, украшенным крупными рубинами, а ворот и подол опушены темным соболем.

Леди Анна присела в низком реверансе и, извинившись перед герцогом, сказала, что на дороге показались огни и, видимо, Флетчеры с минуты на минуту будут здесь.

Барон и его супруга простились с герцогом и покинули его, он же подумал о том, какая они превосходная пара – этот суровый северный воин и его очаровательная нежная жена. Он лежал, неподвижно созерцая пылающий в камине огонь и слушая отголоски праздничной суеты в замке.

Вскоре долетел вопль трубы, послышались щелчки подков по плитам двора, приветственные возгласы. Бэкингем прикрыл глаза, пытаясь уснуть. Ему стало грустно, как не бывало уже давно. Вокруг него был незнакомый мир, тревожный, но знающий, что такое счастье. Здесь жили особой жизнью, текущей по своим законам, и, несмотря на проявленное к нему благорасположение, он оставался чужаком. В замке праздник, а он лежит один-одинешенек, трогая веточки остролиста, которыми дети барона все же украсили его покои…