Франсин Риверс: Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]

У этого человека было против Атрета единственное оружие, которое Атрет намеревался у него отобрать. Германец крепко стоял на ногах, его голос был тверд, а его лицо было подобно камню.

— У тебя мой сын. Хадасса принесла его к тебе месяца четыре назад. Я хочу его забрать.

— Хадасса, — голос Иоанна стал мягче. — Я волновался за нее. Мы не видели нашу маленькую сестру уже несколько месяцев.

— И не увидите. Она оказалась среди тех, кого посадили в темницу под ареной.

Иоанн вздрогнул, будто его ударили, и что–то пробормотал про себя.

— Хадасса сказала, что отдала моего сына какой–то вдове по имени Рицпа, — сказал Атрет. — Где мне ее найти?

— Рицпа живет в городе.

— Где именно?

Иоанн вышел к Атрету, положил свою руку ему на плечо.

— Пойдем, поговорим.

Атрет дернул плечом.

— Только скажи мне, где разыскать ту женщину, у которой мой сын.

Иоанн снова посмотрел ему в глаза.

— Когда Хадасса пришла ко мне с ребенком, она сказала, что ей приказали положить младенца на камни умирать.

— Я этого не приказывал.

— Она сказала мне, что отец отказался от ребенка.

Лицо Атрета раскраснелось. Он стиснул зубы.

— Это мой ребенок. И больше я тебе ничего не скажу.

Иоанн нахмурился.

— Хадассу бросили в темницу, потому что она принесла ко мне ребенка?

— Нет. — Безусловно, когда Хадасса проявила непослушание, не бросив ребенка умирать, это могло быть достаточным основанием, чтобы Юлия отправила ее на арену. Атрет в этом не сомневался. Но, насколько ему было известно, Юлия не знала о том, что ее сын жив. Она могла осудить Хадассу за все, что угодно, просто по своему капризу. Атрет единственный знал о том, что случилось с Хадассой.

— Мне сказали, что Хадассе было велено зажечь курения, чтобы прославить императора. Она не стала этого делать и единственным истинным Богом назвала вашего Христа.

Глаза Иоанна засияли.

— Слава Богу.

— Оно оказалась просто дурой.

— Она прославила Христа.

— Тебя это радует? — воскликнул Атрет, не веря своим ушам. — Оно же умрет за свои слова!

— Нет, Атрет. Всякий, кто верит в Иисуса, не погибнет, но будет иметь жизнь вечную.

Атрет начинал терять терпение.

— Ладно, я пришел сюда не для того, чтобы спорить о ваших богах или о вашей вере в жизнь после смерти. Я пришел за своим сыном. Если тебе нужно доказательство того, что я его отец, достаточно ли тебе будет слов его матери, этой шлюхи? Я приволоку Юлию Валериан сюда, поставлю ее перед тобой на колени и заставлю во всем признаться. Этого с тебя будет довольно? Можешь потом ее утопить, если захочешь, потому что другого она не заслуживает. Могу тебе в этом даже помочь.

На гнев варвара Иоанн ответил совершенно спокойно:

— Я и не сомневаюсь в том, что ты отец. Меня только беспокоит сам ребенок, Атрет. В этой ситуации один неверный шаг может дорого стоить. Как, например, быть с Рицпой?

— Ребенку нужно только, чтобы он был в тепле и не голодал. А что до этой женщины, так дай ей другого ребенка. Кого–нибудь другого. На моего сына она не имеет никаких прав.

— В жизнь твоего сына вмешался Господь. Если бы не…

— Вмешалась Хадасса.

— Но ведь не случайно она принесла ребенка ко мне, и именно в тот момент.

— Хадасса сама сказала, что если бы она знала, что я хочу забрать ребенка, она бы принесла его прямо ко мне!

— Почему же она не знала?

Атрет застонал от бессилия. Если бы не толпа, наблюдающая за ними, он бы применил силу, чтобы узнать все, что ему нужно.

— Где мой сын?

— В безопасности. Хадасса решила, что, для того чтобы спасти твоего сына, она может сделать только одно — отдать его мне.

Атрет прищурил глаза и посмотрел на Иоанна холодным взглядом. На его скулах заиграли желваки, и краска снова залила его лицо. Он пытался скрыть свой стыд за маской гнева, но понимал, что из этого ничего не выйдет. В своей жизни он знал только одного человека, который всегда смотрел на него так, будто видит его сердце и мысли насквозь, — это была Хадасса. По крайней мере, до нынешнего момента. И Иоанн теперь смотрел на него так же.

На Атрета нахлынули воспоминания. Когда Хадасса пришла к нему и сказала, что ребенок, которого родила Юлия, — его, Атрет ответил, что ему все равно. Как он мог быть уверен в этом? Несмотря на заверения Хадассы, Атрет не мог забыть измену Юлии и от гнева вряд ли был способен здраво мыслить. Он тогда сказал Хадассе, что даже если Юлия придет сама и положит ребенка к его ногам, он уйдет и ни разу не оглянется. Ему никогда не забыть тех страданий, которые он причинил Хадассе этими словами и которые прочел у нее на лице… Не забыть и того, как он пожалел о своих словах, когда она уходила. Но ведь он Атрет! Он не мог попросить ее вернуться обратно.