Максим Греков - В тени креста

– Благозвучны слова ваши, – великий князь продолжил улыбаться, – отрадно, что вы есть верные слуги мне и всему государству московскому. Доволен я великим усердием вашим, но на этом закончим мы разговор о Лукомском и всём, что с ним связано. Коли суждено ему было покинуть наш мир, то об остальных его грехах пусть господь позаботится, – Иоанн Васильевич размашисто перекрестился, дьяк и боярин перекрестились вслед за ним. – Однако…, – государь дотронулся до массивного золотого креста на груди, и Берсень припомнил, что точно так же делал и дьяк Гусев, когда собирался с мыслями. Беклемишев чуть повернул голову к дьяку, но тот на его взгляд не ответил.

… – Не забудьте и о своей клятве: сохранить всё о сём деле в тайне, навечно, – чуть понизив голос, сказал великий князь.

– Помним государь! – вразнобой ответили Гусев и Беклемишев.

Иоанн Васильевич одобрительно кивнул головой. – Ступайте слуги мои верные, будет час, призову вас на новую службу. – Великий князь повернулся спиной, давая понять, что разговор окончен.

Поднявшись с колен, Гусев и Беклемишев отвесили поклон, и, пятясь задом к дверям, вышли из великокняжеских палат.

По переходам и галереям из резного дерева, через большие палаты и просторный зал, дьяк и боярин миновали Передние палаты, и вышли к красному крыльцу. Оба обернулись, и, не сговариваясь, трижды перекрестились на икону спаса над входом.

А вокруг крыльца, на ступенях трёх широких лестниц, да возле них, всё важный народ московский. От середины лестниц книзу – стояли больше родовитые, а за ними, ещё пониже – служилые. Все хотят увидеть государя, предстать пред его ясные очи.

За полдень, небо дышит холодом, первый снег большими хлопьями неторопливо оседает на крыши и дворы. Медленно кружится и застилает собой самый конёк красного крыльца и весь двор, что перед ним.

– Эх, чудно как-то оно…, – глядя себе под ноги, обронил Берсень.

– Ты о чём? – спросил Гусев, внимательно глядя куда-то в середину пёстрой толпы у крыльца.

– Да, вот чудно, говорю… Закончилось наше дело, почитай через пять месяцев на шестой, всё токмо этим жил и вдруг, как отрезало…

– Дело? – дьяк усмехнулся в усы, – это наша служба в этом деле закончилась, а дело только началось, – Гусев указал на троих бояр, что друг за дружкой поднимались по ступенькам великокняжеского терема.

Старший – сам весь седой, взгляд с прищуром; средний – одет во всё чёрное и с лица бледен; младший – в дорогой одежде и красных сапогах, щёголь.

Берсень посмотрел, куда указал Гусев, и, узнав всю троицу, уже хотел было что-то сказать, но его прервал резкий возглас из гудящей толпы:

– Глядико-сь, сызнова греки к государю! Второй раз на дню! Мы – бояре московские, у крыльца дожидаем, а эти прямо в палаты шасть! – басил большой грузный боярин с длинной седой бородой.

– Так, то-ж Ласкарёвы… Их не для совета или розмыслов государь зовёт, а для тайных дел. Чем они живут, токмо богу, да нашему Великому князю известно – словно волки по дорогам рыщут, всё чегой-то ищут, и есть ли на них крест, аль нет – не ведомо… – Вторил первому, другой боярин в высокой бобровой шапке и шубе, крытой синим сукном.

Греки прошли мимо, прямо в те двери, откуда до этого вышли Гусев и Беклемишев, голов не повернули, ни с кем не заговорили и здравия никому не пожелали.

– Неужто по нашему делу они, к государю? – отойдя в сторону от толпы, спросил у Гусева Берсень.

– Может и так, – сдержанно уронил дьяк, – такие дела наш государь не бросает и не забывает.

– А мы? Али не доверяет нам более великий князь? – сдавленно спросил Беклемишев.

– Может и доверяет, да токмо, наша служба ему видать более без надобности, не нами начато, не мы и закончим.

– Стало быть, не греки при нас, а мы при их деле были? – вскипел Берсень.

– Так уж, получается…, – неохотно ответил Гусев, продолжая идти к воротам.

– Как же это?

– Нешто сам не разумеешь? – оглянувшись по сторонам, с горькой усмешкой бросил дьяк. – Крамольные дела, они тё-ёмные, откуда и куда тянуться нити заговора враз не разберёшь. Нас потому к этому делу приставили, что князья, бояре и попы московские родством и делами издревле меж собой, да со многими литвинами накрепко связаны. Ветви родов-дубов сплелись и срослись-сроднились. Кто за кого стоит и супротив кого древнюю вражду питает с наскока не разобрать. В такой чаще, не то, что иноземец…, писчий дьяк из разрядного приказа голову сломит.

– Это, что ж… Мы для Ласкарёвых, навроде гончих на охоте, след унюхали, а дальше – дело хозяйское?