Максим Греков: В тени креста

– Ничего величального в сем воре нет, так и зовите: «Вор-Бориска». – Илье хотелось быстрее закончить. Находиться на острожном дворе ему было не по душе, и в нутро самого острога, куда только что увели его пленника, идти подавно не хотелось. Слишком тяжелый дух веял от этого места.

– Ага, понял, понял, – покачивая фонарём, закивал головой худой, бородатый с курчавой седеющей головой человек. Он был горбат, и от этого казался, мал ростом. Его шустрые черные глазки стреляли по сторонам, рот кривился к недоброй усмешке. Горбун зашел сбоку от Ильи и заискивающе посмотрел снизу-вверх:

– А сколь держать то? Ведь это… гм… оно дело такое…, ведь человек, и хоть душа в ём воровская, а всё одно, есть то попросит.…

– Вот…, возьми, – Илья бросил горбуну тощий кошелёк. На два-три дни, а то седмицу, тут будет с лихвой, а дальше… Грамота тебе будет, кто её подаст, тому и отдашь сего вора. Да смотри-ж, сбереги его в тайности, и чтоб никого к нему не пускать!

– Не впервой боярин, всё сделаю, – снова закивал горбатый и быстро одним движением спрятал кошель за пояс, при этом он поёжился и сделал полшага в сторону, так, чтобы дождевая вода со ската ворот не капала на отложной, местами сильно потёртый беличий воротник его кафтана.

Илья с отвращением отошел, и не глядя в сторону горбуна, вскочил в седло услужливо подведённого караульным коня. Взяв заводную за повод, боярин, молча, ударил пятками по лошадиным бокам и выехал в тёмные московские улицы.

Горбун проводил взглядом скрывшегося за воротами всадника, достал кошелёк вытряхнул его содержимое на ладонь и плотоядно ухмыльнулся.

– Хороша государева служба, что мир, что война – острог кормит своих слуг с двух рук.

Промозглая и длинная осеняя ночь. Пропахшая караульными кострами глубокая тьма лежит между Москворецкой башней и Водяными воротами московской крепости, и над новоставленными мощными стенами, и над каменным мостом, что ведёт к кремлю, и над мутной водой рва, что порос камышами от основания башни до самых ворот. Прямо за воротами – подворье государевых людей Беклемишевых. Ровный гладко отёсанный частокол ещё не успел почернеть от времени. Над дубовыми воротами кресты-обереги. Чуть в стороне, рядом с громадой башни, приткнулась большая темная изба без крыльца.

В избе пахнет сырым деревом, копотью смоляных факелов и … кровью.

В широкой прокопчённой горнице, за грубым столом, рядом сидят двое. Один – высокий и статный, с сединой в длинных до плеч волосах, в дорогом кафтане синего бархата с распятием на массивной золотой цепи. Второй – помоложе, коренастый, с вихрами светлых волос, из-под которых то и дело мелькают зелёно-жёлтые кошачьи глаза. Одет он в поношенный поддоспешник и простую ферязь 6 6 Ферязь – старинная русская одежда с длинными рукавами, без перехвата. . Тот, что постарше – Гусев Владимир – дьяк 7 7 В то время – высокая государственная должность служивых людей. на службе московского государя Ивана III. А молодой – боярский сын Беклемишев Иван – прозванный «Берсень 8 8 Старинное русское название крыжовника, происходит от тюркского «берсень» – шиповник. » за вздорный характер и острый язык.

Слева от входа в горницу, на низкой скамейке за покатой подставкой для письма длинных свитков, примостился подьячий – умелец составления допросных листов. Рядом с ним, у стены, глыбой застыл широкий, приземистый, мощный – заплечных дел мастер 9 9 «Заплечных дел мастер» – палач. «Заплечный» – от того, что на допросах, как правило, стоял за плечами обвиняемого. . Борода его была опалена, а на лице выделялся лишь мясистый широкий нос. Всклокоченные чёрные космы волос, были перетянуты тонким кожаным ремешком.

– Веди, – устало протянул Гусев, всклокоченному бородачу. Тот, скрипя каблуками своих поношенных сапог, исчез в чёрном провале двери, что вела в подвал.

Беклемишев исподлобья посмотрел на Гусева – поджарого с аккуратной бородкой клинышком и прямым тонким носом, «как лезвие ножа» – подумал про себя Иван. Он не испытывал особой приязни к дьяку, который много лет состоял при посольском приказе и был ловок в делах тонкой политики. Придворные извороты и хитросплетение интриг были родной стихией для Гусева, но чужды для Ивана. Однако именно Гусев был головой в деле, что поручил государь. И дело это было муторным. День за днём: письма и донесения, жалобы и слухи: всё токмо для того чтобы открыть «есть ли измена и где гнездо её»?