Стефка Модар - Габи. Легенда о любви

Он взглянул на аббата, с мольбой в голосе произнёс:

– Отпусти грехи! Хочу съездить, ещё раз проверить своё чувство к ней, посмотреть, заглянуть в её бездонные глаза. А вдруг это лишь очередная игра моего воображения?

Отец Бруно, глядя на него с изумлением и волнением, по-отцовски ответствовал:

– Не загоняй себя в тупик! Ты – Гений! Значит, будешь жить в Вечности. Не томи душу! Не играй, как мальчишка в поддавки, с тёмной силой. – Невольно задумавшись: – Грехи? Конечно же, отпущу тебе… – вскользь взглянув на друга, спокойно произнёс: – Отпущу непременно, как не отпустить кающемуся. Съезди! Правде в глаза загляни! Любовь! Нельзя отталкивать от себя! То воля Господа!

Гюго с благодарностью посмотрел на друга и выпалил как на духу:

– Знаешь, старик! Ты прав, как всегда! Съезжу! Загляну ей в глаза и с лёгкостью разочаруюсь… – вздыхая с облегчением, – и тогда смело самому себе скажу, что ошибся, что она птица не моего полёта. Я орёл! Она же – белая ворона!

Аббат беззлобно улыбнулся:

– Не стоит так смеяться над чувством! – тут же с любовью добавил: – Я буду молиться за тебя, за твою душу, чтобы она обрела покой, ведь ты уже не мальчик…

Гюго с усмешкой произнёс:

– Это с какой стороны посмотреть… Не мешало бы заглянуть и с изнанки… – хмыкнув, – признаюсь, я себя не ощущаю человеком в годах, как ты намекнул – старичком. – С уверенностью заявил: – Скорее… Стареющим мальчишкой… – глядя на аббата в упор: – А? Как ты думаешь?

У Гюго заблестели глаза в ожидании ответа.

Отец Бруно ответил ему, как другу:

– Но кто ж тебя в старички записывает?

Он с любовью посмотрел на него, поспешив подтвердить:

– Мальчик! Мальчик! Если до сих пор влюбляешься, как в первый раз… И так неопрометчиво. Дон Жуан!

Гюго смотрел на аббата с благодарностью, но глаза его переполняли страх и неизведанная страсть. В порыве чувств он признался:

– Спасибо, брат! Тоска изъела душу, гложет, как червяк, пьёт мою кровь, и я пью… Съезжу, потом отпишу тебе, что и как.

Аббат тихо произнёс:

– Да уж съезди! Наберись смелости, приблизь то, что так притягивает тебя, словно гипнозом. – Покачав головой, со вздохом договорил: – Вижу! Ты всё такой же! Неугомонный! Может, будет легко писаться… – Бросая вскользь: – Послушник жаловался, что ты, мол, замучил его перепиской… – Вглядываясь в лицо Виктора: – Всё тебе, братец, не так.

Определись уже наконец-то!.. – договорив, он развернулся и вышел в сопровождении послушника, который на протяжении всего разговора молча стоял в стороне, с интересом прислушиваясь к беседе.

Гюго остался наедине со своими мыслями.

Вечер. Ворота монастыря приоткрыты. Гюго сидел в карете, когда к нему подошли два монаха с корзиной еды и его багажом в руках.

Один из них учтиво сказал:

– Месье! Вот, отец Бруно передал вам в дорогу еду и попросил отдать лично в руки это!.. – он передал письмо.

Гюго взял послание и, напрягая зрение, с трепетом прочитал про себя: «Извини! Не смог проводить, замучила подагра. Умоляю! Не вмешивайся в судьбу! Не коверкай её! Прими всё так, как будет! Тебя Господь сделал избранным. Любовь к тебе у него, знай, Отеческая! Цени её! Пишу от сердца и души. Не пей! Прощай, твой Бруно».

Гюго с лёгким сердцем отправился навстречу судьбе.

Раннее утро. Собор Парижской Богоматери. Гюго, как и многие другие, стоял на мессе, вымаливая у Господа лишь одно: долгожданную встречу со своей цыганкой Габи.

Слеза скатилась с его щеки, и он внутренне почувствовал, что прощён Им, самим Господом, вздохнул с облегчением, отметив, что плечи его расправились, видение окружающего стало чище и отчётливей.

Месса закончилась как-то неожиданно быстро, пролетела, вмиг забрав с собой в прошлое тяжесть с души и сердца. Народ толпой повалил на Соборную площадь, Гюго незаметно для себя попал в волну, его будто вытолкнули в день из призрачного страшного сна. Выбравшись из толпы, он искал глазами свою цыганку. Но её нигде не было видно.

Под ногами прохожих, горожан и приезжих гостей шныряли юркие цыганята. Гюго жестом руки попытался остановить хоть одного из них, задать жгущий его душу вопрос, но те в испуге вырывались, спешно оправдываясь:

– Да не брали мы у вас, месье, ничего! Отпустите!.. – они продолжали вырываться и плаксиво канючить.

Приметив его беспомощность и потерянность, чуть осмелев, цыганята выстроились перед ним, с любопытством изучая месье, стараясь понять, что он от них хочет.