Эллен Марш - Загадочный супруг

– Куда же их везут, этих бедолаг? Небось, в Пьер-Ансиз? – спросил один.

– Боже упаси! Стал бы я вылезать из теплой постели и тащиться в такую даль? В Консьержери их везут, – ответил второй.

– Даже эту? – стражник указал кивком на Таунсенд. – Я слышал, это аристократка, герцогиня. Какое преступление она совершила?

Офицер пожал плечами:

– Откуда я знаю? Вероятней всего, поссорилась с любовником. Я слышан, что приказ об ее аресте исходил от одной дамы.

Он нагнулся и что-то шепнул стражнику.

Таунсенд отвернулась, притворившись, будто не слушает. Она легко догадалась, какое имя шепнул офицер. Но отнеслась к этому с безразличием. Слишком потрясло ее другое – она, конечно, знала, что такое Консьержери. Со времени июльского штурма Бастилии о тюрьмах часто толковали, даже в Сезаке. Таунсенд знала, что Бастилия стала для революционеров как бы символом победы патриотов над монархией. Не имело значения, что никто из заточенных там не пострадал от дурного обращения, что в крепости оказалось всего семь узников, которые и были выпущены на свободу в тот памятный день. По сути Бастилия не заслуживала клейма королевской тирании и пыток, с которыми она ассоциировалась теперь. А вот Консьержери заслуживала. О ней отзывались как о самой кошмарной из французских тюрем. Говорили, что, если только вас не помилует король, то с той минуты, как за вами захлопнулась дверь подземной темницы, и до часа казни вы больше не увидите белого света. Возможно, то была лишь легенда, но сейчас Таунсенд уже не была в этом уверена. И слишком измучена, чтобы об этом думать. Она провела ночь в холоде и темноте подземелья, слушая стенания и вопли несчастных созданий вокруг нее. Когда силы оставили ее настолько, что она уже не могла стоять на ногах, она опустилась на мокрый каменный пол, пахнущий мочой и испражнениями. А когда под утро за ней, наконец, пришли, ноги не слушались ее .и она упала бы, если бы не подхватили стражники. У нее отняли накидку и перчатки, напялили на голову белый чепец, какой носят простолюдинки, затем связали руки и посадили в тюремную повозку.

«Они наверняка будут терзать меня, когда привезут на место», – думала Таунсенд. Ей было пре^ красно известно, что королевский ордер об аресте без суда и следствия означал обычно длительное заключение, пытка, а порою и смерть, как и произошло с Эмилем и отчимом Яна.

Полил дождь. Таунсенд, дрожа, еще ниже опустила голову. Руки у нее посинели – то ли от холода, то ли потому, что цепь глубоко впилась в запястья. «Только не плакать, – настойчиво твердила себе Таунсенд. – Это ничему не поможет».

Над тесными рядами городских крыш вставало утро, показались башни собора Парижской Богоматери – это значило, что уже недалеко до реки. Еще несколько минут, и они окажутся на другом берегу. Там и находилась Консьержери. Таунсенд тяжело вздохнула. Где ты, Ян? Ты так нужен мне!

Как раз тогда, когда повозка, везшая герцогиню Войн, медленно прокладывала себе путь через Рыночную площадь, жены рыбаков и торговок передавали из уст в уста новость, которая с большой скоростью разнеслась по рынку: на архиепископа Парижского в его опочивальне совершено нападение за то, что какой-то священник якобы уплатил двести ливров кому-то из местных мукомолов, чтобы тот перестал молоть зерно.

Была ли история с подкупом вымышленная или верна, для этих женщин не имело значения. Они не сомневались, что наконец-то подтвердился заговор, имеющий целью с помощью голода укротить народ, привести его к полному повиновению. Более того, прошел слух, что к мэрии стекаются сейчас огромные толпы – в ответ на сообщенную Камилем Демуленом весть о фантастической оргии, которая два дня назад состоялась в Версале. Офицеры королевской гвардии топтали трехцветную кокарду и провозглашали тосты за белую кокарду Бурбонов. Тайные намерения стали явными, и Национальному собранию грозил военный удар со стороны Королевского двора.

Передаваемые шепотом слухи звучали все громче, из карманов извлекались и открыто переходили из рук в руки последние номера газеты Марата «Друг народа». В них содержались призывы ко всем гражданам Парижа объединить силы, вооружиться и защитить Нацию, над которой нависла угроза. Прошел слух, что толпа вытаскивает порох из Эссона и пушки из здания мэрии.

Голоса становились все возбужденней, толпа – все более встревоженной. Эти женщины не привыкли к насилию, поглощенные заботами о том, как накормить семью, обуть и одеть детишек. Кто-то прибежал из ближайшей булочной на улице Сент-Оноре и во всеуслышание сообщил, что все булочные на замке, потому что в городе, а в сущности во всей Франции муки больше нет.