Жюльетта Бенцони - Драгоценности Медичи

Бросив еще один долгий взгляд на картину, Альдо ответил на заданный ему вопрос другим вопросом, следуя приобретенной за долгие годы привычке, которая позволяла ему не прерывать нить размышлений:

– Если я правильно понял мадемуазель дю План-Крепен, эта дама – ваша тетушка?

Глава департамента поджал губы, словно проглотил горькую пилюлю:

– Да. Это баронесса д'Остель, урожденная Олимпия Кавальканти. Она пела в театре Сан-Карло в Неаполе, когда мой дядюшка воспылал к ней страстью и женился на ней. Разумеется, о лучшем она и мечтать не могла: подумаешь, какая-то актрисулька!

Морозини сдвинул брови. Фамилию эту он когда-то слышал. Страстный любитель оперы, как и его мать, он вспомнил, что она упоминала имя Олимпии Кавальканти.

– У нас не принято называть примадонну актрисулькой, – сухо возразил он. – Если память мне не изменяет, Олимпия Кавальканти довольно рано завершила свою блистательную карьеру. Вероятно, она любила вашего дядюшку?

– Он был очень богат, знаете ли. Я готов допустить, что внешностью его Господь не обидел, но уверяю вас, не будь он обладателем большого состояния, она ничем бы не пожертвовала ради него. Они жили, можно сказать, на широкую ногу. Много ездили: два или три раза совершали кругосветные путешествия и несчетное количество раз посещали Италию, Америку, так что в своей парижской квартире бывали не часто, а в фамильном замке в Перигоре и того реже. Поэтому продали его, что ускорило смерть моего отца. Он-то был младшим в семье, и ему пришлось работать, чтобы прокормить семью, тогда как дядюшка Грегуар со своей шлюхой развлекались по дворцам и казино, – бросил Достель с почти осязаемой ненавистью.

– Как давно скончался ваш дядюшка?

– Три года назад, и она, естественно, унаследовала все его состояние. Мне самому ничего не досталось, и после похорон на кладбище Пер-Лашез, кстати, народу пришло очень мало, я больше никогда не встречался с этой женщиной. Знаю только, что она жила почти полной затворницей в своей квартире на улице Фезандри. Вместе с двумя слугами, которых она сделала наследниками всего, что у нее осталось и что я пока не сумел оценить, но сделаю это обязательно, ибо намереваюсь оспорить завещание...

– Зачем? Я полагал, что она оставила вам...

– Свой портрет... и драгоценности! Морозини не смог скрыть изумления:

– И вы недовольны? Черт возьми! Что еще вам нужно? Портрет кисти Болдини стоит очень дорого, а драгоценности, которые я с первого взгляда опознать не могу, хотя они кажутся .мне знакомыми, представляют собой целое состояние: у них наверняка королевское происхождение, и крест, к примеру, явно флорентийская работа, я склоняюсь к эпохе Медичи...

Эврар Достель издал неприятный смешок и досадливо передернул плечами:

– Медичи? Не смешите меня, дражайший! Хотите, я покажу вам то, что получил от нотариуса?

– Будьте так любезны! – отрывисто сказал Морозини, чувствуя, как в нем закипает гнев. Обращение «дражайший» было совершенно неуместным.

Оставив князя наедине с бывшей дивой, во взгляде которой он теперь смог угадать, что она была вполне способна сыграть какую-нибудь шутку со своим «племянником», Достель вышел из гостиной, но почти сразу вернулся со шкатулкой размером с обувную коробку – впрочем, довольно красивой благодаря инкрустациям из эбенового дерева и слоновой кости! – и, поставив ее на сосновый столик рядом с небольшой голубой вазой, где подрагивало несколько нарциссов, извлек из нее четыре предмета: браслет из трех лепестков, жемчужную «гирлянду» хорошего блеска, но с камешками среднего размера, перстень, усеянный крохотными бриллиантами и с половиной жемчужины посредине, и, наконец, изображенное на портрете ожерелье, но без креста. Последний, равно как и серьги, блистал своим отсутствием.

– Вот! – провозгласил Достель, и его ноздри задрожали от негодования. – Вот эти самые драгоценности! Кстати, оставлены они вовсе не мне, а моей жене! Вы можете мне объяснить, куда подевались серьги и крест? – спросил он, мстительно ткнув пальцем в портрет.

– Откуда мне знать? Нотариус ничего не сказал вам?

– Когда?

– В тот момент, когда вручал вам драгоценности. Полагаю, вы выразили ему свое удивление?

– А вы как думаете! Он предположил, что мадам д'Остель каким-то образом распорядилась ими незадолго до смерти. Что ее побудило к этому, я не постигаю: она просто купалась в деньгах! – с раздражением бросил Эврар.

– Если бы их продали на аукционе, я бы знал об этом, можете не сомневаться.