Нина Агишева - Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь

Шарлотта вспомнила, сколько черновиков письма к мадам Эже она уничтожила, прежде чем запечатала наконец конверт и пешком отправилась на почту все в тот же Китли. Она старалась не зря: получив письмо от неведомой им дочки английского пастора из какой-то глубинки, супруги Эже были тронуты ее серьезным и уважительным тоном и главное – желанием открыть собственную школу для девочек. Почувствовав в ней не просто коллегу, но человека, готового, как и они сами в свое время, начать собственное дело и работать для этого не покладая рук, они – неожиданно для самих себя – назвали минимальную плату за проживание и обучение. Их цену нельзя было даже сравнить с ценой пребывания в школе во французском Лилле, куда сначала так рвалась Шарлотта. Что ж, Брюссель так Брюссель. К тому же там неподалеку будут Мэри и Марта Тейлоры.

По дороге из Хауорта Шарлотта думала о многом, но ни разу не вспомнила о том, что два года назад ей, бесприданнице и далеко не красавице, поступило сразу два предложения руки и сердца, причем одно – от брата любимой подруги Элен, или Нел, как звала ее Шарлотта, младшего священника Генри Насси. Это было в марте 1839-го, а в июле – еще одно предложение, еще один младший священник – Дэвид Прайс. Оба раза последовал вежливый, но решительный отказ. Это при том, что положение замужней женщины считалось гораздо более выгодным, чем участь учительницы, вынужденной самой зарабатывать себе на пропитание. Подозреваю, умная Шарлотта понимала: потенциальные мужья рассчитывали как раз на то, что набожная, некрасивая и молчаливая дочка пастора станет идеальной женой человеку духовного сана, с ней не будет никаких проблем. О, как они ошибались! “Я вовсе не та серьезная, суровая и хладнокровная особа, – честно писала она Генри Насси, – которую вы предполагаете во мне найти. Боюсь, вы решите, что я романтична и эксцентрична… Я никогда не выйду замуж из страха остаться старой девой, не выйду замуж за достойного человека, которого не смогу сделать счастливым”. Мы обе сумасшедшие с Мэри, думала она, – та тоже не слишком интересовалась замужеством, хотя не прочь была пококетничать с понравившимся ей мужчиной, к ужасу своей матери и братьев. Нет, эпоха Джейн Остин решительно заканчивалась. И судьба смеялась: в качестве первой по-настоящему свободной и самостоятельной женщины викторианского времени она решила выбрать худенькую (кажется, дунешь – и нет ее), неприметную и робкую дочь пастора, которая сейчас вслед за отцом и гораздо более рослой и интересной сестрой выходила из экипажа на железнодорожной станции Китли. На перроне уже стоял поезд, отправляющийся в Лидс. Шарлотта растерянно проводила взглядом исчезнувший за поворотом экипаж. Носильщик стал грузить их вещи в вагон, и неожиданно сквозь низкие серые облака прорвался луч неяркого февральского солнца – и тут же исчез, словно сам испугался своей дерзости. Ей почему-то стало страшно, она почувствовала, что все, что она знает и любит, осталось за ее спиной. Отъезд состоялся, и пути назад больше не было.

Провинциалы всегда едут в столицы, и их легко узнать по немного потерянному и в то же время надменному виду. Они отчаянно боятся, но при этом готовы на все. Тем, кому посчастливилось в столице родиться, никогда не понять этих парий, начинающих свою битву за жизнь. Не все они растиньяки – кто-то мечтает о любви, кто-то – о славе. Но в самый первый момент все – исполины, готовые перевернуть земной шар, – никто ведь еще не знает, что будет завтра. Нет пока ни боли, ни разочарования – только солнце встает над городом и обещает новый день.

Именно так чувствовал себя двадцатипятилетний ирландец Патрик Бранти (Бронте он станет чуть позже), когда приехал в Лондон погожим августовским утром 1802 года. Высокий худой юноша с ярко-рыжими волосами, как и подобает чистокровному ирландцу, да еще родившемуся в День святого Патрика, и бледноголубыми глазами не спал накануне всю ночь. Город сразу поразил его грохотом экипажей и нескончаемым шумом, который издавали прохожие, уличные продавцы, колокола церквей и дверные колокольчики, кареты и телеги, визитеры, то и дело стучавшие в разные двери, и почтальоны, – как писал позже его современник, “словно стук всех колес всех экипажей на свете слился в один скрежещущий, стонущий, грохочущий рев”. Но он и виду не подал, что испытывал почти что ужас, рожденный чувством заброшенности и полного одиночества того, кто впервые оказался на лондонских улицах. Он видел, как много вокруг нищих и попрошаек, и вспоминал свое детство. Патрик был старшим из десяти детей фермера, уроженца Ольстера Хью Бранти, до самой своей смерти еле сводящего концы с концами. В семье питались в основном хлебом, сделанным из картошки и овсяной муки (мучившая Патрика всю последующую жизнь диспепсия – как раз оттуда). В двенадцать он пошел работать подмастерьем к кузнецу, в шестнадцать сумел организовать сельскую школу, в которой был единственным учителем. Книги доставал где только можно, запоем читал в потемках (чем безнадежно испортил себе зрение), и “Путешествие Пилигрима в Небесную страну” проповедника Джона Буньяна, “Потерянный рай” Джона Мильтона, произведения Гомера и других греческих и римских авторов сделали невозможное: привлекли к нему внимание преподобного мистера Тая, методиста и друга самого Джона Уэсли [1] Джон Уэсли – английский протестантский проповедник и основатель методизма. . Мистер Тай сначала испытал его в качестве учителя собственных сыновей, а потом решил помочь ему получить настоящее образование. Сейчас он ехал с ним в Кембридж, в Колледж Святого Джона, где состоял почетным членом совета.