Анастасия Туманова - Прощаю – отпускаю

– Справился же… А ты бы нешто со мной побежал?

– И нипочём бы! – согласился Антип. – И тебя бы не пустил! Повис бы, как Жучка – и никуда б ты у меня не вырвался, обалдуй…

Они наконец оторвались друг от друга. Ефим поморщился, растирая потревоженный шрам под ключицей, а Антип сурово предупредил:

– Ещё раз таку штуку выкинешь – пожалеешь, что на свет сродился!

– Охти, глянь – уж портки у меня мокрые! – привычно огрызнулся Ефим.

Оба рассмеялись. И – разом вздрогнули, услышав истошный крик:

– Свят Господи! Ефим! Антип Прокопьич! Да что удумали-то?!

Братья дружно повернулись – и увидели Устинью, которая, придерживая на затылке платок, со всех ног бежала к ним через двор.

– Устька, Устька, что ты… – начал было Ефим, но жена, не слушая его, кинулась к Антипу:

– Антип Прокопьич, обещал ведь ты мне!!!

– Так ты с него слово взяла? – усмехнулся Ефим. – То-то, я гляжу, он добрый такой… Не боись, Устька, зря всполошилась. Не было ничего. Ну, смотри, видишь – целы оба? Никак, служивый тебя настращал?

– А как же! – Устинья никак не могла отдышаться, недоверчиво переводила взгляд с мужа на Антипа. – Мы с Катькой на речке бельё полощем… Гляжу – Кузьмич бежит… Поспешай, кричит, Даниловна, там твои вовсю уж бьются! Господи-и… Я бельё бросила – и во всю мочь назад… А вы тут что?!. Антип Прокопьич! Ты ж его на три головы умнее, а сам?!.

– Вот завсегда ты у неё умней оказываешься! – пробурчал Ефим.

– А то нет! – в один голос возмущённо ответили Устинья и Антип.

Потом Устинья тихо засмеялась, а Антип успокаивающе сказал ей:

– Да ты не беспокойся, Устя Даниловна. Поговорили, и всего делов. Я уж уходить собирался… – он взглянул через забор и ухмыльнулся. – Ой, а вон и Катька сюда летит! И с дрыном-то каким знатным!

– Убью-у-у-у-у!!! – пронзительно донеслось из-за забора, и на больничный двор вихрем ворвалась цыганка с суковатым поленом наперевес. – Устька, я сейчас… Я помогу… Я их!.. Они у меня!!! Ой, люди добрые… А что это тут делается?!

– А ничего! – вздохнул Ефим, оглядывая двор, в который уже набилось с десяток встревоженных солдат, и окна лазарета, откуда сквозь решётки торчали встрёпанные головы и бороды. – Кузьмич, где ты там хоронишься? Глянь, переполоху сколь наделал! Говорили ж тебе, служба, русским языком – не будет непорядка! Эх вы, зелёные ноги… С братом родным потолковать не дадут! Всё, валите по нарам, шелупонь, – кончился балаган!

– И-и-эх! – с сожалением присвистнул старый бродяга Ванька Перемёт и, отвернувшись от окна, выругал кого-то внутри лазарета: – А ты, холера, божился: «В кровь Силины сшибутся»! Гораздый брехать-то оказался! Робя, кто ещё-то на Ефимку ставил?

Тут уж рассмеялся и Антип. Погрозил кулаком в сторону разочарованных зрителей, подобрал с брёвен своего козла и пошёл со двора. Ефим осторожно посмотрел на Устинью:

– Устька, ну ей-богу ж, не дрались! И в мыслях даже не было! Я вон тебе печь белить взялся… Снова порть теперь углём-то, грамотейка… Пошто только доктор дозволяет казённую вещь уродовать? Да ты что ревёшь-то сызнова, дура?! Катька, да скажи хоть ты ей! Вот и поди тут с бабьём этим… Тьфу!

Июньский полдень в Бельском уезде исходил духотой и зноем. Над выгоревшим полем колыхалось золотистое облако пыльцы. Огромная липа у дороги тоже цвела, и её сладковатый, медовый запах разносился на вёрсты вокруг. Солнце палило нещадно. Но за дальним лесом уже густели, наливались сизой тьмой облака: там собиралась гроза. Василиса то и дело оглядывалась, с тревогой посматривая на тучу, и прибавляла шагу. Её босые ноги утопали в горячей дорожной пыли. Полотняная рубаха прилипла к спине, к потному лицу приставали мошки, но Василиса, отмахиваясь, шагала всё быстрей и быстрей.

В сквозной, просвеченный солнцем березняк она вошла уже почти бегом. Не обращая внимания на весёлую россыпь земляники под ногами, устремилась дальше, в сумрачный ельник. Перебралась через сырой овраг и побежала, перепрыгивая через бугры корней, в самую глушь леса.

Остановилась она лишь полчаса спустя, оказавшись в густой дубраве. Под ногами, в траве, валялись полусгнившие прошлогодние жёлуди. Василиса прислонилась спиной к стволу огромного кряжистого дуба, силясь перевести дыхание. Над её головой угрожающе заворчал первый гром. Слабый ветер потянул по макушкам деревьев, встрепенул листву.

– Спаси Христос… – пробормотала Василиса, открывая глаза и крестясь. И тут же с испуганным криком отпрянула в сторону: с дуба спрыгнул прямо ей под ноги смуглый взлохмаченный парень лет двадцати. – Господи! Гришка!!! Сколь разов просить тебя – не пугай! Чуть сердце не выскочило! – с сердцем выругала его Василиса. – Вот ей-богу не приду боле!