Джилл Барнет: Райский остров

Но зато тузы всегда были у него в рукаве, и он всегда знал, когда их пускать в ход, когда лгать, когда обманывать, когда улепетывать во весь дух.

Уроки доставались ему очень тяжело, и он рано понял, что жизнь по десяти заповедям не для него. Никакой другой щеки. Никакой чуши вроде «поступай с другими так...». Он старался опередить других.

В «Ворота прокаженного» он попал случайно, по ложному обвинению. Это была ошибка. И Хэнк боролся изо всех сил с теми, кто посадил его на цепь. Первую же неделю он провел в карцере – деревянном гробу три на шесть футов, под палящим тропическим солнцем. Воду ему давали раз в день. Никакой пищи. Еда не для таких, как Хэнк. Таких узников, как он, надо ломать.

Все эти четыре года они пытались добиться своего. И до сих пор им не удалось подчинить его волю.

Он стоял под солнцем уже ровно два дня, его руки и ноги были привязаны к двум столбам, вкопанным в землю. Волосы на голове слиплись от пота в невероятный колтун, и серебряные пряди седины теперь были лучше видны. У Хэнка были иссиня-черные волосы, но сейчас цвет их потускнел, как у износившейся плетки-семихвостки.

Уголки глаз были в преждевременных морщинах, этих естественных шрамах прожитых лет, – каждый трудный год из его сорока оставил свою отметину.

У Хэнка Уайатта были полные решимости, твердые глаза. Они были серого цвета, цвета угля и металла. Эти глаза, как стальная стена, только отражали падающий свет, никак не показывая работу мысли, но Хэнк думал, и думал напряженно, ибо ему надо было выжить, выстоять.

Кожа его темно-коричневого цвета была прокалена жгучим солнцем настолько, что новички не выдержали бы на такой жаре и часа. У него был безжалостно квадратный, упрямый подбородок, покрытый неровной щетиной. Хэнк пытался бриться заточенным куском металла, который он подобрал в каком-то углу. Он был высок ростом, очень крепок, но строен. Его могучие, как у атлета, руки с годами стали еще крепче от постоянной работы кувалдой в карьере. Длинные ноги также были очень мускулистыми. Тяжесть цепей или закаляет людей, или ломает их. Как раз сейчас его ноги и руки так затекли и онемели, как никогда. Он их почти не чувствовал. Однако ум его был ясен.

С отчаянием обреченного Хэнк следил за окружающим из-под полуприкрытых век, не ослабляя внимания ни на минуту. Дыхание было прерывистым, неровным: Хэнк хотел обмануть сторожей и показать, что он близок к своему последнему часу. Рой гудящих насекомых кружился над местом, где томился Хэнк. Вдруг до его ушей донеслись крики какого-то истязаемого узника. Хэнк поклялся про себя, что из его горла не вырвется ни одного стона. Он стоял и слушал постоянное звяканье цепей и ножных кандалов, монотонные удары бесчисленных молотов в карьере. Одно это могло свести любого с ума. Откуда-то издалека доносился и другой шум – дразнящий зов моря да изредка резкие крики кружащихся чаек.

Все эти звуки шли как будто из другого мира, тревожили и не давали впасть в забытье. Его и раньше наказывали у столба. Но на этот раз он перешел все границы, и его будут держать здесь до самого конца. Он, Хэнк, прекрасно это понимал и был готов на все. Он приглядывался и прислушивался, ничто не ускользало от его внимания. Черт возьми, если бы это было нужно, чтобы выжить, Хэнк услышал бы, как он потеет.

Еще два дня они сомневались, жив он или умер. Наконец, когда обрезали веревку, Хэнк упал, и его оттащили в центр площадки и бросили там. С его губ не сорвалось ни одного звука. Он лежал абсолютно недвижим. Его долго поливали водой, ведрами пресной воды. Ни один узник, который был привязан к столбу, не мог удержаться, чтобы хотя бы не облизнуть губы после такой тяжелой жажды. Только мертвые не отзывались. И Хэнк.

– Он умер.

Воцарилось молчание, которое можно сравнить только с безмолвием, которое предшествует вынесению приговора.

– Дай ему как следует, чтобы удостовериться.

Хэнк услышал шаги. Чьи-то ноги в сапогах остановились около его головы, и он приготовился к удару.

– Не туда, – раздалась команда. – Сюда!

Ублюдок ударил его ногой в промежность.

Хэнк очнулся от дребезжания вагонетки. Наконец она остановилась. Тупая боль между ног помогла ему сообразить, что он еще не умер, и вспомнить последние мгновения перед тем, как он потерял сознание. Видимо, он не застонал и не согнулся пополам, а потерял сознание, и это его спасло. Он лежал на полу вагонетки в окружении мертвых товарищей. Он осторожно вздохнул и чуть не отключился снова то ли от боли, то ли от запаха смерти. Он знал, как все будет происходить. Узников провожали в последний путь священник и один стражник. Трупы вывозили за огороженную территорию в джунглях и бросали в общую яму. Хэнк прислушался. Неужели повезло? Никто не разговаривал. Вдруг сиденье под кем-то затрещало, и этот кто-то тяжело спрыгнул на песок. Пищали какие-то птицы. Горячий воздух был полон гудением насекомых. Задние дверцы вагонетки открылись. Наконец священник стал читать по-латыни свои молитвы. Медленно-медленно вагон разгружался. Пора бежать. Но он даже не мог себе представить, как поднимется на ноги. Черт возьми, он встанет, даже если это будет его последним движением в жизни. Кто-то схватил его за лодыжки и подтянул к себе. Священник запел и дотронулся до его лба рукой. Хэнк неожиданно открыл глаза, и его кулак метнулся вверх. Он сбил стражника и вскочил. Осмотрелся. Вокруг никого не было, кроме ошарашенного попа. Хэнк сделал к нему шаг. Молитвенник выпал из дрожащих рук священника.