Лёля Фольшина - Пятое время года. Книга первая

– Н-н-но, трогай, – щелкнул кнут, вороной заржал, увлекая за собой всю четверку. Карета тронулась.

Долгий путь, остановки на постоялых дворах, где Лика всего боялась – собак на улице, людей в помещении, грохота и криков на лестнице, клопов, падающих в плошки с водой, в которых стояли ножки кровати. Страшилась она рассердить tante Веру и ее горничную Настю, которая каждый раз с таким лицом выносила ночную вазу за Ликой, что девочке хотелось спрятаться куда-нибудь и стань совсем незаметной. К тому же Настя очень больно дергала волосы, заплетая Лике косы, а tante Вера возмущалась всякий раз, если малышка брала вилку в правую руку и не пользовалась ножом.

На въезде в Москву девочка уснула и не слышала, как приехали к деду на Мясницкую. Она только почувствовала, как чьи-то добрые руки вынули ее из кареты, куда-то понесли, положили на кровать, сняли шубку и валеночки. Пахнуло резедой, и Лика сквозь сон поняла, что это бабушка, уютно устроилась на мягкой перине и уснула.

Спустившись с антресолей, княгиня Дарья Ильинична Беклемишева велела подать чаю в малой столовой и сказать Вере Дмитриевне и Дмитрию Сергеевичу, что она ждет их для разговору.

– Никогда замуж не пойду, матушка, коли так оно все, – Вера Дмитриевна стремительно вошла в комнату и направилась к креслу рядом с матерью.

– Господь с тобой, милая, такие речи, хорошо, папенька не слышит, – махнула на дочь рукой княгиня. – Что Петруша, здоров ли?

– Доктор сказывал, оправится. Окрестили сразу, слабенький был очень, батюшка на дом приходил, в храм не ездили, а нынче хорошо все. Кормилица с ним и няня. Ооой, маменька, – заплакала вдруг Вера, уткнувшись матери в плечо. – Страшно-то как было. Кричала Маша так страшно, а потом раз, и стихло все. Думали, оба преставились.

– Будет, будет, милочка, – Дарья Ильинична погладила дочь по вздрагивающей спине, успокаивая. – Будет. На все воля Божия.

– По весне надобно и Петрушу забрать, – князь Дмитрий Сергеевич Беклемишев – высокий статный мужчина с седеющими волосами и бакенбардами с сочувствием посмотрел на жену и дочь. – Ну-ка, Вера, хватит сырость разводить, неровен час, дождь на улице пойдет вместо снега. Чаю вот выпей да расскажи толком. Ох, грехи наши тяжкие, – взяв с поставца граненый штоф, Дмитрий Сергеевич налил себе бренди, а потом устроился на диванчике напротив княгини.

– Надобно решать, что с сиротами делать, пока Аристовы не надумали предъявить права на них. – Дарья Ильинична обвела взглядом мужа и немного успокоившуюся дочь.

– Руки коротки, – хохотнул князь, – мои внуки, мне и воспитывать. В духовной что сказано Александра Сергеевича?

– А если Маша свою волю иначе выразила? – вздохнула княгиня. – После похорон князя Аристова недобро мы расстались и за все время от нее ни письма, ни записки не было.

– Если бы, да кабы, все вы, женщины, – нахмурился Беклемишев, наливая себе еще один лафитник. – Не смотри на меня так, матушка, мне оно думать помогает. И вообще, шли бы вы спать, сударыни, утро вечера мудренее, завтра все и обмозгуем, с утра за душеприказчиком семейным пошлю. Андрей Петрович в лучшем виде нам все и растолкует.

Глава первая

Май 1902 года, Москва

В усадьбе князя Беклемишева на Мясницкой готовились к балу по случаю тезоименитства и семнадцатилетия внучки старого князя Гликерии Александровны. Май выдался довольно теплым, потому в доме были распахнуты окна, впуская со двора запах жасмина и мяты. Из бальной залы плыл пряный дух мастики из пчелиного воска – несколько полотеров усердно натирали до блеска паркет. Из кухни доносились ароматы ванили, корицы и жареной курицы…

Именно этим смешением любимых запахов и суетой запомнился Лике семнадцатый день рождения. Она родилась 13 мая, на память Гликерии Новгородской, потому и была названа этим именем. Было, правда, еще несколько вариантов, но матушке с отцом понравилось это. Отец называл ее Лушенькой, и Лике казалось, что она помнила это, хотя на самом деле, скорее представляла по рассказам бабушки и tante Веры. Что может помнить ребенок, которому еще не было и пяти лет? Но она помнила – большие руки отца, его бороду и усы, запах, лица вот никак вспомнить не могла – только по портрету. И любимую песню отца тоже помнила. Романс «Не пробуждай, не пробуждай». Она теперь тоже его пела – в память о папеньке.

Утром, стоя в музыкальной комнате у пианино, Лика тихонько наигрывала любимый романс, когда появился дед. Волосы его были уже почти совсем седыми, как и бакенбарды, но Дмитрий Сергеевич оставался по-прежнему подтянутым и стройным, хотя возраст имел достаточно солидный.