Марина Светлая - Bonjour, Nicolas!

Ноэль… С Ноэлем она все обсудит потом. Они всегда понимали друг друга с полуслова. И обязательно заберет его во Францию. Слава богу, он никогда не был особенно привязан к Генри.

Не оглядываясь, Клэр вышла за дверь. Она отправлялась домой. К Николя. Навсегда.

28 декабря 1925 года

Он открыл дверь ключом и, не разуваясь, прошел на кухню, устроив бумажный пакет с продуктами на столе. Приехал накануне вечером, и выбираться куда-то еще сил не стало. Ожидать, когда явится мадам Диздье, его кухарка, желания не было. Очень смутно он припоминал, что, кажется, они с Верой отпустили ее на месяц проведать родственников в какой-то городок на западе. Названия он не помнил. Потому справляться теперь приходилось самому.

После он сварил себе кофе и, отщипнув внушительный кусок от багета, направился с чашкой в гостиную. Здесь уже свое место на столе нашел небольшой ящик с елочными игрушками. Впервые за последние несколько лет в Париже он намеревался ставить елку. И все равно, что поздно. Впереди Новый год. Дальше он не думал.

Был встревожен. Что-то смутное шевелилось в душе, заполняя постепенно в ней все пространство. Это началось в их с Клэр последний вечер. В Лондоне, в «Красном льве». И усиливалось с каждым днем, превращая его в сплошное ожидание. Он и сам не знал, чего ждет. Строить планы не мог. Дважды за этот день садился писать статью, но так и не выходило.

Он совсем не думал о Клэр. И вместе с тем подспудно думал о ней постоянно, каждую минуту. Размышляя о том, что нужно сварить кофе, видел, как она отпивает из кружки тот чертов эль. Разбирая корреспонденцию, видел перед глазами строки ее записки в день их сумасшедшего свидания. Когда за окном шел густой снег, он видел ее руки в перчатках, сжимающие руль автомобиля, а стоило завести патефон, тотчас оказывалось, что на пластинке — запись незнакомого танго. О самой Клэр он не думал. Но знал, что через два дня боль навалится на него с оглушительной силой, которую ни сдержать, ни предупредить. А после боли придут отупение и оглушенность, как при контузии.

Николай взял с полки какую-то книгу, и, продержав ее на коленях несколько минут, пока остывал кофе, поймал себя на мысли, что нужно было запереть Клэр в своей квартире на Васильевском острове до тех пор, пока она не отбросила бы всякую нелепую мысль о побеге. Тогда все могло бы быть иначе. Тогда Ноэль не звал бы его «профессор Авершин», но звал бы как-то совсем по-другому. Как когда-то сам Николай называл своего отца.

Но он не запер ее. Он позволил ей выбирать. Чего же теперь ждать от женщины, которой стала его Клэр дю Вириль? Женщины, у которой было все, о чем она мечтала пятнадцать лет назад. И все-таки ждал. Каждую минуту этих дней с момента их последней встречи.

Он засмотрелся на снег, который валил за окном, и отстраненно думал, что все-таки нужно выбраться из квартиры — хотя бы разыскать елку, когда неожиданно раздался звонок в дверь. Николай, чувствуя гулкие удары сердца, отдающиеся эхом по всему телу, медленно поднялся с кресла, отставил на узкую полоску свободного стола чашку с совсем уже остывшим кофе. И отправился открывать.

И почему-то точно знал, кого увидит на пороге.

Всю поездку Клэр ощущала сквозь пелену своих рваных вздохов. Номер в скромной гостинице недалеко от вокзала, который она заняла, чтобы дождаться утра. Поездка в Дувр первым же поездом. Французский берег и снова поезд. Поиск в Сорбонне хоть кого-то в рождественские праздники, кто поможет ей узнать адрес профессора Авершина.

«Я хочу встретить тебя на обратной стороне Луны. Там, где будем только мы. Где мы сможем быть правителями и народом, влюбленными и любимыми» — вспомнилась ей какая-то пафосная чепуха, пока она ехала в такси на Монмартр. Откуда она это взяла — из пьесы ли, из книги… Неважно теперь. Важно, что она хочет свою луну, общую на двоих с ним.

В следующий раз она вновь почувствовала себя, когда увидела Николя, открывшего ей дверь и, сделав глубокий вдох, беспечно сказала:

— Bonjour, Nicolas!

Конец.