Мари-Бернадетт Дюпюи: Амелия. Сердце в изгнании

Когда ей сообщили о том, что у Карла случился сердечный приступ, она вышивала в компании придворных дам. «Карл, любовь моя! Карл… Я хотела посвятить мою жизнь именно тебе», – повторяла она, испытывая жестокие страдания и чувствуя дрожь в ногах.

Окутанная туманом печали, она, однако, вместе с матерью своего жениха, которая опиралась на ее руку, направилась к выходу с кладбища. Перед заплаканными женщинами шагал крестный отец Амелии, почтенный старик со слабеющей памятью.

«Теперь я одна на свете!» – подумала юная баронесса.

Вот уже много лет судьба, казалось, была решительно настроена на то, чтобы ее сломить. Мать умерла спустя три года после ее рождения, не подарив Амелии ни брата, ни сестры. Отец, солдат Императорской гвардии, отправил дочь в пансион при одном из монастырей. Он был мало склонен к нежности, и виделись они нечасто, а два года назад отец умер. Амелии фон Файрлик, которая осталась сиротой, да к тому же без особого состояния, посчастливилось привлечь внимание и вызвать сострадание у императрицы Елизаветы Баварской.

«Да, благодаря исключительной доброте ее величества мне удалось получить место при дворе, и я буду служить горячо любимой дочери императрицы, моей ровеснице: ей тоже двадцать…» – размышляла Амелия, пытаясь воспрянуть духом.

Мария Валерия [1], невеста эрцгерцога Франца Сальватора из тосканской ветви Габсбургов, очень скоро по достоинству оценила очаровательную компаньонку с изысканными манерами и превосходно образованную.

– Не торопитесь, пусть ослабнет ваша боль утраты, дорогая моя Амелия, – сказала она накануне, ласково пожимая ей руки. – Но не покидайте нас…

Теперь же, скрывая лицо за черной вуалеткой, Амелия, снедаемая горем, уже не надеялась на то, что вновь обретет смысл жизни. Потеряв Карла, она потеряла все: свою честь, мечту о тихом домашнем очаге и встречах с любящими родственниками со стороны супруга.

«Я уйду в монастырь! – решила она, осеняя себя крестным знамением. – Светская жизнь больше не интересует меня».

Прошло две недели. Запершись в своих покоях, Амелия много молилась и плакала. Она была не в силах смириться со смертью жениха. Однако за последние три дня ее печаль сменилась коварным страхом, погружающим ее в подобие постоянного кошмара.

В этот вечер, сидя у окна, она теребила в руках пропитанный духами платок: их аромат помогал ей справиться с приступами тошноты.

«Я беременна! – ошеломленно повторяла она. – Больше не может быть никаких сомнений».

Поначалу юная баронесса приписывала задержку месячных эмоциональному шоку, но затем, когда ее стали одолевать внезапные приступы отвращения к пище и головокружения, ей пришлось признать очевидное. В ее истерзанном скорбью теле ютилось крошечное создание – ребенок Карла.

– Господи, прости меня! – тихо взмолилась она. – Боже, что меня ждет?

Амелии казалось, что она находится на краю жуткой пропасти. Побледнев, она сквозь слезы бросала отчаянные взгляды на окружающее ее убранство: вскоре все это окажется для нее под запретом.

«Мне остается только одно: тоже умереть! – внезапно подумала она. – Но не здесь… Если я утоплюсь в Дунае, все подумают, что я не перенесла потери жениха, и никто не узнает, что у нас была любовная связь, что я жду ребенка, нашего ребенка…»

Из ее груди вырвалось отчаянное рыдание. Она вспомнила лицо Карла в ореоле светлых кудрей, вспомнила его поцелуи, его объятия, мольбы отдаться ему: дата их свадьбы была уже близка. Амелия, которая казалась весьма благоразумной, обладала страстной натурой: она уступила, очарованная таинством наслаждения и взаимной любви.

Задыхаясь от невыносимой душевной боли, молодая женщина не услышала стука в дверь. Она очнулась лишь после того, как в дверь еще дважды постучали, уже сильнее.

– Входите, – отозвалась она, поспешно промокая свои влажные от слез щеки.

В дверном проеме показался женский силуэт. Амелия узнала Иду Ференци, компаньонку императрицы.

– Ее светлость желает вас видеть, баронесса.

Растерянная, Амелия поднялась и нерешительно склонилась в реверансе. Спустя мгновение до нее донеслись шелест платья и тихое перешептывание.

– Мое дорогое дитя, я волновалась о вас, – послышался мягкий приглушенный голос, узнаваемый из тысячи других голосов.

Ида Ференци удалилась, двигаясь почти бесшумно, а императрица, вся в черном, подошла ближе. Ее роскошные золотисто-каштановые волосы были заплетены в косы. Легендарная красота Елизаветы была неподвластна времени. Подобно художнику, преисполненному почтения к своей удивительной натурщице, оно сделало ее черты еще более совершенными, не испортив при этом ни грациозной посадки ее головы, ни идеального очертания ее губ и скул. Чувствовалось, что эта женщина рождена властвовать.