Бернард Корнуэлл: Высшая милость

Она была похожа на свою мать. Глядя на Смолевку, он вспоминал девушку того давнего времени, возвращая Аретайну боль надежды и смеха, любви и наслаждения, воспоминания. Сотни раз он хотел рассказать Смолевке правду и сотни раз отступал. Но теперь она знает и сможет найти его, если пожелает. Она знает.

Он повернулся, хрустя по раковинам, и взобрался на горбатый торфяной гребень. Он завидовал её любви.

Аретайн вошёл обратно в амбар, глаза пустые, как море. Взял бутылку вина, выпил и посмотрел на сэра Гренвиля.

— Пришло твое время, Кони.

Сэр Гренвиль нахмурился. У него болел живот, но он все ещё надеялся.

— Мы можем поговорить, Деворакс?

Огромный солдат рассмеялся.

— Деворакс! Ты не помнишь меня, да? Ты помнишь меня только молодым, когда ты хотел меня на вонючих простынях, когда ты пририсовал мой портрет к Нарциссу, — Деворакс смеялся над трясущейся плотью перед ним. — У тебя все ещё есть эта картина, Кони? Ты ещё смотришь на неё и испытываешь вожделение?

Кони задрожал от страха.

Кит Аретайн улыбнулся.

— Я вернулся из Мерилэнд, когда началась война, Кони. Я молился, чтобы ты был моим врагом.

— Нет! — казалось, крик разорвал юриста, как будто из него вырвали крюк.

— Да.

Аретайн повернулся к Эбенизеру, и его голос был холоднее, чем ветер, который унес Смолевку.

— Мое имя Кристофер Аретайн. Твоя сестра просила сохранить тебе жизнь. Оставить тебя в живых?

Эбенизер не ответил. Его внутренности превратились в жижу. Он только помнил, как этот человек рубил труп у Тайберна, с жутким мастерством разрезая мертвое тело.

Аретайн отвернулся от них. Его дочь просила сохранить жизнь Эбенизеру, но он не был настроен соглашаться с ней. Он посмотрел на своих людей и махнул рукой.

— Всех убить.

Он вышел из старого каменного строения, которое когда-то было церковью, и услышал крики о помиловании, визги сэра Гренвиля Кони. Он слышал старый, старый звук стальных клинков, забивающих людей. Он не обратил внимания на их смерти. Он пошёл к торфяному гребню и неподвижно, долго смотрел в пустое, пустое небо, думая о своей дочери, выросшей такой правильной, и чувствовал жалость к самому себе. Он был пьян.

Смолевка плакала.

— Это мой отец!

Тоби в изумлении смотрел на четыре печати, все вместе лежащие на столе, и качал головой.

— Похоже, он хотел, чтобы ты не узнала до последнего момента.

На внутренней поверхности полированной крышки чернилами было написано: «Смолевке, с тем, что, я полагаю, называется Любовью. Твой отец, Деворакс, Аретайн, Кит». Смолевка тряхнула головой.

— Я не понимаю!

Она взяла четвертую, последнюю печать, печать святого Иоанна. На ней была изображена потира с ядом, с помощью которой император Домициан пытался убить святого, а вокруг ножки потиры обвивалась змея, уносящая яд.

Внутри святого Матфея для Мэтью Слайта находилось распятие, внутри святого Марка для сэра Гренвиля Кони находилась обнажённая женщина, внутри святого Луки был серебряный поросенок. Она раскрутила последнюю печать.

Внутри, зажатый крошечными серебряными коготками, лежал страх её отца.

Маленькое, посеребренное зеркало, в котором он видел себя.

Корабль плыл в ночи, и его грузом была любовь.