Елена Арсеньева - Северная роза [litres]

Григорий только зубами скрипнул.

– Да чего ты к нему прицепилась? – не выдержал Прокопий и кинулся заступаться за брата. – Можно подумать, Троянда – твоя любимая родная сестра и тебе не терпится ее просватать. Сама же говоришь, что отбила у нее любовника. И в подземелье к Грине ее заманила…

– Аретино, повторяю, принадлежал мне, – надменно уточнила Джилья. – А что до подземелья… Я-то надеялась, что твой брат задушит ее в объятиях, а вместо этого он ей голову проломил.

Григорий резко, коротко вздохнул.

– И вот еще что, – уничтожающим тоном продолжила Джилья. – Запомни: тебе это пригодится в будущем. Женщины могут ненавидеть друг друга, но у них есть один общий враг – мужчина. Понял? И перед лицом этой опасности все женщины – сестры… разумеется, в том случае, если этот мужчина не нужен ни одной из них.

– А ты же только что говорила, что Троянда в Гриню влюблена! – возопил Прокопий, до глубины души оскорбленный за брата.

– Она-то да, а вот он? – фыркнула Джилья. – Кажется, бедняжке опять не повезло. Но все, хватит! Мне надоело тратить на вас время и слова. Извольте отдать мои деньги, не то…

– Не пугай, уже пуганые, – устало отмахнулся Григорий. – Поди, Прошка, принеси ей мешки. И скажи, чтоб приготовили лодку: довезти эту синьору до берега.

– О, погодите! – вдруг оживилась Джилья. – То есть деньги, конечно, давайте, но лодка зачем? Я ведь намерена покинуть Венецию, так не все ли равно, на каком корабле? Ваш не хуже прочих. Я хорошо заплачу, клянусь! – Она хихикнула. – А вы доставите меня, скажем, в Неаполь. Можно и в Ливорно, Тулон… даже в Марсель, если сойдемся в цене. Эта каюта мне нравится. – Джилья огляделась. – Конечно, тут надо прибрать, привезти мои вещи – и я буду готова путешествовать в ней.

– Это моя каюта, – уточнил Григорий. – Так что…

– Но ведь и я о том же! – Джилья приоткрыла в улыбке свой алый рот. – Разве ты еще не знаешь, что вдвоем в дороге веселей?

– Знаю, – кивнул Григорий. – Вдвоем, но не втроем. Третий – лишний! Думаю, что твое присутствие не понравится моей жене.

Джилья и Прокопий переглянулись, и впервые Григорий увидел растерянность на точеном самоуверенном лице этой женщины. Ну а Прокопий явно решил, что брат только что спятил.

– Ты женат?! – спросили они разом.

Григорий качнул головой:

– Пока нет. Но сейчас я отправлюсь за своей невестой, так что приготовь лодку, Прошка, и предупреди капитана, чтобы готов был в полдень обвенчать нас.

«Просто поразительно, до каких глупостей доходят мужчина и женщина, когда им приходится таиться друг от друга!»

Это были единственные слова, которыми Джилья удостоила Григория, когда он довез ее до пристани Лидо и высадил на берег. Теперь ей предстояло искать другой корабль, но о Джильде и ее новых хлопотах Григорий забыл сразу, как расстался с ней. А эти слова – запомнил, потому что, хоть изрекла их самая лживая из женщин, они были истинной правдой.

Зачем он скрывал от себя, что влюбился в Троянду с первого взгляда, а взрыв страсти, потрясший обоих, только довершил дело? В ее присутствии он чувствовал себя не просто счастливым – он словно летел над миром, кружившимся в многоцветном хороводе. Почему он боялся признать это счастье, почему стыдился его, напускал на себя грубость и холодность? Зачем искал подвоха в искренности и красоте ее лица, взора, голоса, поцелуев? Ну и получил то, чего искал: замкнутость и ложь. Как ей было сказать правду, когда каждый его, или Прокопия, или Васятки вопрос – каждый бесцеремонный, грубый вопрос! – подталкивал ее ко лжи? Почему он посмел держать себя так, словно он – венец творения, а она – придорожная лужа, из которой божество-мужчина снисходительно утолило жажду? Да, она не вчера родилась… и сколько страданий успела вынести! За Григорием тянулась такая река девичьих и бабьих слез, он соблазнил стольких невинных, оставив без утешения… кто как не он знал, до чего трудно, безмерно трудно женщине противостоять силе мужского желания, и уж совершенно безнадежно – силе мужского равнодушия! Григорий много грешил и любил прелести греха. Он делал что хотел, но разве те девки, которые после вспышек его похоти тайно вытравливали плод или шли под венец с первым попавшимся простодушным женихом, лишь бы грех прикрыть, – разве они могли как-то изменить свою участь? Вот и Троянда не могла. Он никогда не судил ни других, ни себя – за что ж ее судил с первой минуты так строго, что едва не уничтожил – и ее, и себя заодно уж!