Елена Арсеньева - Северная роза [litres]

– Ничего подобного! – вскипела Джилья. – Нужно мне твое барахло! Я, конечно, кое-что трогала, но все это, – она поддела носком кучку одежды под лавкой, – так и валялось где попало.

– А ничего бы от тебя не отвалилось, коли прибралась бы немножко! – задиристо вмешался Прокопий. Он вполне ободрился, поняв, что гнев брата направлен вовсе не на него. – Чай, баба! Да другая за те два часа, что ты тут сиднем сидишь, уже такую чистоту бы навела, что любо-дорого поглядеть!

Он умолк, увидев, каким победительным огнем сверкнули вдруг кошачьи глазищи Джильи. Что ж он такого сказал… чему она так обрадовалась? И почему так побелел Григорий? Почему шатнулся? Да он же сейчас упадет!

Прокопий бросился к брату, обхватил что было силы, и тот тяжело налег на его плечо.

– Ты что? – залепетал Прокопий, едва владея дрожащими губами. – Тебя ранили, что ли, когда бежал? Что же ты не сказал?! Да я сейчас… вот, перевязать!

Он потянулся к какой-то рубахе, повисшей на лавке, но Григорий отстранил его, выпрямился, заглянул в лицо – и Прокопий просто ошалел от страха: светлые глаза брата – как два огненных угля! Вот он перевел взгляд на Джилью – и та прямо-таки заюлила, словно ее прожгло до самого нутра.

– Два… часа? – с расстановкой повторил Григорий. – А кто же остался там?

Пока Прокопий недоумевал над вопросом, Джилья справилась с собой, а если даже и нет, то приняла такой равнодушный вид, словно ей и море по колено.

– Где? – небрежно подняла брови, но Григорий только шагнул к ней – и она невольно отпрянула.

– Где?! Знаешь где! Ты говорила, что сама придешь за мной! Кого ты подослала? Кого я оглушил и бросил в камере?

– Оглушил и бросил?! – взвизгнула Джилья. – Так вот что меня ожидало? Вот какую участь ты мне приуготовил – и это в благодарность за все мои старания! Да если бы я только могла подумать!.. – патетически крикнула она.

– А чего тут думать? – перебил Григорий. – И думать нечего. Я же тебе ясно сказал: шею, мол, сверну, если только еще раз полезешь ко мне со своими приставаниями.

– А что, она полезла-таки с приставаниями? – хихикнула Джилья. – И за это ты ее – бац! – по затылку! Или прямо с порога, не дав слова сказать?

Григорий только глазами сверкнул, и Прокопий понял, что ежели брат кого и пристукнул, то именно «прямо с порога».

– Да… – сочувственно вздохнула Джилья. – Не повезло бедняжке. Впрочем, она не посмеет сказать, будто я ее не предупреждала. Я так и говорила: мол, ты обрушишь на нее свою благодарность. Вижу, обрушил?

– Обрушил, – тяжело вздохнул Григорий, оглядывая кулак. – Но ничего, скоро очнется.

– Вот же незадача! – вздохнула в лад ему Джилья. – Право, как ни соберусь я вмешаться в дела Троянды, все неладно получается!

Если Прокопия при звуке этого имени словно приколотили к полу, то что же говорить о Григории? Содрогнувшись, словно через него прошла молния, он уставился на Джилью, пробормотав:

– Троянда? Так, значит, я Троянду?.. О господи… да ведь я убить ее мог!..

– Как говорится, бьет – значит, любит! Ну разумеется, в пылкости твоих чувств ко мне она теперь убедилась, – не без яда произнесла Джилья. – Ах, бедняжка. Так рвалась тебя спасти – и вот награда!

– Ну, что сделано – то сделано, не воротишь! – зачастил Прокопий, которого не на шутку обеспокоили тучи, скопившиеся на челе брата. – Ты же не нарочно, Гриня, правда?

– Разумеется, нечаянно! – ввернула эта зеленоглазая змея, но Прокопий постарался не расслышать коварного намека.

– Теперь уже не поправишь! – утешал он. – И что за беда: ну, полежит молодка без памяти, очухается, станет на помощь звать – все и уладится. Главное, что ты на воле. Скоро и ее освободят. Может, уже освободили даже.

Григорий угрюмо кивнул.

Прокопий только дух перевел: брат вроде бы начал успокаиваться, как вдруг тот снова забился как в лихорадке:

– Да ведь сняли пост оттуда! Часовой стращал: мол, Аретино велел оставить узника в одиночестве и не давать ни хлеба, ни воды! Ушел он, ушел из подземелья, и Троянда хоть искричится вся, никто ее не услышит! А вдруг я ранил ее, болван безмозглый? Вдруг она истекает кровью?!

Он несколько раз стукнул кулаком по лбу, и Прокопий невольно замер от изумления: звук был совершенно деревянный.

«Ишь ты! – чуть не вскрикнул Прокопий. – И впрямь: голова у Гриньки – точь-в-точь пустой бочонок. А вот ежели, скажем, меня послушать… у меня-то голова, слава богу, не безмозглая… зазвенит или загудит?» Тут же он отвлекся от сторонних и совершенно неважных мыслей и вновь принялся утешать брата: