Анастасия Акулова - Из грязи в... императрицы Всея Руси [СИ]

5 апреля, 1684 г.

В богато обставленной комнате было так тихо, что был слышен даже малейший шорох. Согревая, в огромном камине потрескивал огонь, танцующее пламя свечей в изящных подсвечниках освещало каждый угол. Несмотря на давящую тишину, в светлой и тёплой комнате ощущались нега, покой, уют.

Эту довольно приятную картину омрачало хмурое лицо хозяина дома, который расположился в большом кресле у камина. Поза, взгляд, мимика помещика, господина фон Альвендаля, выдавали крайнее напряжение.

Он — ухоженный, строгий на вид мужчина лет тридцати. Вроде бы, совсем ещё не стар, но в глазах его таилось столько усталости, будто тот прожил очень длинную и тяжёлую жизнь.

— Господин, разрешите? — раздался где-то рядом женский голос, отвлекая от раздумий, — у вас родилась прелестная девочка.

— Уже всё? — поинтересовался он, оглянувшись.

Перед ним стояла его кормилица, Анна, бедно, но всегда безукоризненно чисто и опрятно одетая пожилая женщина с проницательными, добрыми голубыми глазами. Вместо ответа она протянула помещику свёрток с мирно спящей новорождённой девочкой.

Аккуратно взяв ребёнка на руки, фон Альвендаль долго всматривался в милое личико крохи, разрываясь между противоположными чувствами — щемящей нежностью и глубокой неприязнью.

— Сейчас весна, господин, — добавила Анна, — Вот я и подумала — может, назовём её… Мартой?

— Хорошо. Как Мария? — бесцветным голосом спросил он, всё ещё не отрывая взгляда от новорождённой. — Что же с тобой делать, дитё…

— С ней всё хорошо, — тихо ответила женщина, не сдержав слегка презрительного взгляда в сторону своего воспитанника и господина. — Она здорова. У бедняжки душа болит… Удивительно, как она перенесла роды, раз выплакала столько слёз.

— Как будто бы она не знала, что я никогда не женюсь на какой-то там служанке, — последнее слово он с омерзением выплюнул, раздражённо поведя плечами, — если не захотела избавиться от ребёнка, то пусть его сама тянет да помалкивает. По другому-то в таком случае и быть не могло!

Затем добавил:

— Подыщи Марии мужа из крестьян. Так и она счастлива будет, и девочка сиротой не останется.

Тяжело вздохнув, Анна взяла девочку на руки с грустной улыбкой.

— Знаете, господин, — тихо начала она, легонько покачивая малышку, — сейчас, конечно, много таких вот случаев, но… от вас я такого не ожидала.

— С чего бы это? — невесело усмехнулся тот, неотрывно глядя на танцующее пламя огня. — Я тоже не святой, знаешь ли. Все мы порочны. Изменить я уже ничего не могу, а бастард мне не нужен: она будет только мозолить мне глаза и позорить перед всеми. Так что вариант свадьбы её матери с кем-нибудь подходящим — лучший для всех нас.

— Возможно, — кивнув, согласилась кормилица, — самое главное, чтобы ваш грех не стал уж слишком тяжким бременем для девочки. Надеюсь, она найдёт своё счастье без вашей любви и признания её как дочери.

— Надеюсь, — прошептал помещик, оставшись наедине с собой.

1702 г.

— Марта! — послышался где-то рядом привычный визг. — Где ты была весь вечер? Ты замужняя баба! Мало тебе позора, который ты нам приносишь одним своим существованием?!

На пороге показалась молодая женщина лет семнадцати-восемнадцати, в каком-то балахоне, грязная настолько, что определить настоящий цвет её волос и кожи казалось делом невозможным.

Ванна — непозволительная роскошь для таких бедных крестьян — фактически рабов.

Девушка только что вернулась с прогулки. В руках она держала маленькую самодельную корзиночку, полную ягод.

— Я в лес ходила, — спокойно ответила она, обходя кричащую без причины мать и направляясь к своему уголку с широкой, но короткой лавочкой.

С секунду молча буравя дочь взглядом, женщина с руганью вышла из дому, хлопнув и без того шаткой дверью.

Стараясь сдержать очередные непрошеные слёзы, Марта уткнулась носом в тонкую, почти как покрывало, подушку.

Для всех, с самого детства она — никто. Сколько себя помнила, она никогда не знала родительской любви и ласки, что оказалось даже тяжелей, чем просто нелёгкая жизнь в пыли и грязи, которая стала повседневной реальностью. Марту на протяжении всех восемнадцати лет её жизни преследовали презрительные взгляды, оскорбления. Один лишь только пастор Глюк, её наставник, был добр и вежлив с ней, но у него зачастую и своих забот хватало. Хоть и был он единственным, кто не брезговал ей искренне улыбнуться, даже для него она была кем-то второсортным — прачкой и кухаркой в его доме.