Ирена Гарда - Первая женщина на русском престоле. Царевна Софья против Петра-«антихриста»

Царица Наталья Кирилловна, позеленев от злости, вскинула на Софью полные бешенства глаза:

— Как ты смеешь вставать рядом с царем? Не по чину тебе сие место, девка бесстыжая!

Выросшей под строгим оком отца, державшего дочерей в теремах, подальше от мужских глаз, Софье было страшно так, что накатывала тошнота, кружилась голова, сводило живот и хотелось убежать на край света, но она сделала нечеловеческое усилие, чтобы не потерять царского достоинства.

— Я иду там, где должна быть вместо брата Ванечки, у которого вы украли трон! А место это мое по праву рождения, а не замужества, как у тебя, царица? В отличие от тебя, я выросла во дворце, а не в слободе вместе со свиньями!

Услышав такое оскорбление, сказанное тихим шепотом, Наталья Кирилловна едва устояла на ногах. Ей до дрожи в руках хотелось вцепиться в лицо стоявшей рядом «подколодной змеи», но кругом толпился глазевший на царские похороны народ, и она не могла уронить свое царское величие перепалкой у гроба. Смирясь с неизбежным, она благостно сложила руки на груди и, склонив голову, побрела за гробом с видом убитой горем женщины. При этом царица, почти не разжимая губ, тихо, но внятно, костерила всю дорогу наглую самозванку, но та, не обращая внимания на сквернословие царицы, продолжала рыдать, простирая руки к собравшейся толпе, то причитая, что Федора отравили, то называя себя и сестер сиротами и прося отпустить их в другие земли к христианским королям.

К середине недалекого пути она вошла в раж и уже перекрывала своим плачем рыдания профессиональных плакальщиц. Народ сочувственно внимал несчастной царевне. Жадных Нарышкиных в Москве любили еще меньше, чем Милославских.

С каждым шагом Наталье Кирилловне стоило все больше усилий сохранять присущую моменту печаль и благостность. Шествуя за гробом нелюбимого пасынка, она все больше багровела от гнева, придумывая самые страшные кары мерзкой девке, орущей над ухом на всю Ивановскую. В храме она до неприличия быстро простилась с усопшим царем и удалилась вместе с сыном, не достояв обедни. На прощание царица все-таки не сдержалась и, повернув к Софье перекошенное лицо, прошипела, прижимая к себе Петра:

— Да замолчишь ты, змея подколодная, в конце концов? Что ты тут плетешь про отравление царя? Ты на что намекаешь? Придержи свой поганый язык, а не то плохо будет!

— Слышите, добрые люди! Царица мне угрожает! Спасите нас от смерти неминучей! Позвольте уехать мне с сестрами из Москвы, в которой правил мой добрый отец! Феденька, батюшка ты наш, на кого ты нас оставил!..

— Ах так, змея проклятая, ну и оставайся со своим братом, а я ухожу! Петруша, пошли отсюда? Дитятко давно не ело, ему трапезничать пора!

— Не посмеешь, царица, — ухмыльнулась сквозь плач Софья.

Но она недооценила свою мачеху. Схватив Петра Алексеевича за руку, Наталья Кирилловна решительно направилась к выходу. Стольники быстро расчистили ей проход среди набившейся в храм московской знати, и она вышла на улицу с гордо поднятой головой. За Нарышкиной выскочили ее брат Лев Кириллович и князь Урусов. Остальные бояре, даже сторонники победившей партии, остались в храме, с осуждением поглядывая вслед недалекой царице.

Но что требовать с бабы! Волос долог, да ум короток!

Избавившись от врагов, Софья сразу подобрела, погрустнела и молча стояла у гроба, только слезы непрестанно катились из ее глаз, прочерчивая блестящие дорожки на побледневших щеках.

Внезапно она почувствовала спиной тяжелый взгляд и, быстро обернувшись, заметила в толпе молодого темноволосого мужчину, пожиравшего ее глазами. Встретившись с ней взглядом, он быстро опустил ресницы и скрылся за спинами соседей, но Софье показалось, что она уже где-то видела его лицо. Он явно был из кремлевских служилых дворян, но не из ближнего окружения, даже не дьяк… Или дьяк?… Задумавшись над этим, она немного успокоилась и уже бесстрастно достояла до конца обряда, невзирая на осуждающий шепоток бояр, возмущенных невиданной дерзостью царевны.

После похорон во дворце повисла предгрозовая тишина. Даже старухи-приживалки понимали, что между Нарышкиными и Милославскими началась война не на жизнь, а на смерть. Софья знала, что каждый день, проведенный во дворце, может стать для нее последним. Тихо скользя по бесконечным кремлевским коридорам и молясь в прохладном полумраке Крестовой палаты, она внимательно наблюдала за тем, как дорвавшиеся до власти Нарышкины тащат все, что плохо лежит, и готовилась принять постриг или, если на то будет воля Божья, использовать любую возможность спасти себя от уготованной ей судьбы.