Наташа Лестер - Ее секрет

– Я пропустил шутку, – отчего Лео расхохоталась еще сильнее.

В конце концов она вытерла слезы и уселась на теперь уже чистый пол.

– Мне это было необходимо, – сказала она.

– Вот именно, – согласился мистер Бэнкс. – Сейчас я принесу всем чаю.

Пять минут спустя он вернулся с подносом, на котором стояли чайные принадлежности и немного хлеба с вареньем. Присев на пол рядом с Лео, он раздал всем чашки и блюдца.

Лео отпила крохотный глоточек и зажмурилась, наслаждаясь теплом.

– Как вкусно, – сказала она.

– Я заварил его так, как любил твой отец, – сказал мистер Бэнкс. – Очень крепким. А теперь съешь кусочек хлеба. Ты уже исхудала до полной прозрачности.

Лео отщипнула кусочек.

– Знаете, а ведь вы – единственные, кто разговаривает со мной о нем, – сказала она. – Остальные или кудахчут вокруг меня, словно я наседка, высиживающая цыплят, или же избегают вспоминать об отце, что еще хуже. Ведь как можно делать вид, будто его вообще не существовало?

Склонив голову к плечу, она окинула взглядом полки, на которых в строгом порядке выстроились снадобья, – все было именно так, как всегда хотел ее отец. От осознания столь простого факта ее охватила легкая грусть. Облегчение, которое она испытала оттого, что они заговорили о нем, вспомнили его и позволили ему стать больше, чем призраком, разгладило пару самых глубоких морщин у нее на лбу и сняло – пусть и отчасти – тяжесть с души.

Она продолжала говорить, и слова, торопясь, хлынули бурным потоком:

– Жители деревни, похоже, уже уверовали в то, что я стану мисс Леонорой Ист, эксцентричной провизоршей и старой девой. Они похлопывают меня по ладони, когда приходят сюда, и говорят: «Какая жалость», – словно и моя жизнь закончилась тоже.

– Твой отец не хотел бы для тебя подобной участи. Он весьма недвусмысленно выразил свои пожелания, – напомнил ей мистер Бэнкс.

Во время оглашения завещания мистер Бэнкс, являясь поверенным отца, передал ей письмо от него. Если вкратце, то оно убеждало ее предпринять следующие шаги: «Продай все. Возьми деньги и сделай что-нибудь, как всегда хотел от тебя я и чего всегда хотела ты сама. Не посвящай свою жизнь Саттон-Вени. Тебе на роду написано совершить нечто большее».

– Я уезжаю в мае, – сказала Джоан. – Пит уезжает раньше, но я сказала ему, что останусь здесь до тех пор, пока лагерь не будет расформирован. И ты должна поехать в Нью-Йорк вместе со мной. Для нас этот город – самое подходящее место, полное смеха и приятных впечатлений. Там легко можно найти работу. А еще я совершенно уверена в том, что тамошние люди придерживаются куда более широких взглядов, нежели здешние обитатели.

– Это же так далеко, – с грустью заметила Лео и умолкла. – Это же так далеко, – медленно повторила она. – Хотя, наверное, было бы неплохо уехать в такую даль.

– Да, это может быть мудрым решением, – согласился мистер Бэнкс.

Нью-Йорк. Отважится ли она отправиться туда на самом деле? Ее ведь более ничто не удерживало ни в Саттон-Вени, ни даже в Англии.

– Я обещаю подумать об этом, – сказала она.

Джоан крепко стиснула ее руку. Мистер Бэнкс ласково пожал другую. И, сидя вместе с ними на полу отцовской аптеки, Лео вдруг ощутила себя маленькой девочкой, делающей свой первый шаг, который уводил ее от прошлого и скорби. Шаг в будущее. При мысли о том, что она готова шагнуть в неизвестное, по телу ее пробежала дрожь возбуждения и страха.

Две недели спустя Лео выстроила в витрине аптеки пирамиду из маленьких горшочков, а спереди прислонила к ней табличку с надписью «Губная помада и краска для ресниц для прекрасных дам». Она улыбалась. Приготовление помады доставляло ей куда больше удовольствия, нежели смешивание порошка для прорезывания зубов у младенцев. Именно этим она хотела бы заниматься в будущем. И теперь оставалось ответить только на один вопрос: где она станет воплощать в жизнь свою давнюю мечту?

Ее косметические нововведения были встречены гробовым молчанием. В течение следующих трех дней порог ее аптеки переступили всего несколько покупателей, причем подвигла их на это лишь крайняя необходимость. Горшочки оставались в неприкосновенности и вызвали интерес лишь у нескольких медицинских сестер, все еще остающихся в военном лагере. Деревенские же жители лишь украдкой поглядывали на витрину, но потом поспешно отводили глаза да перешептывались с теми, кто оказывался рядом, осуждающе качая головами. Хотя она и ожидала чего-то подобного, такое отношение уязвляло ее куда сильнее, чем она была готова признать. Весь труд и любовь, которые она вложила в каждую баночку, оказались никому не нужны. Их сторонились и избегали, как чумы. Нет, хуже: их презирали.