Елизавета Дворецкая - За краем Окольного [litres]

– А за год порой многое может измениться… – добавила Сванхейд.

«Что вынулось, то и сбудется», – сказал ей Дедич.

В быстро яснеющих утренних сумерках Мальфрид смотрела в сердитое лицо Бера, и ее тянуло улыбнуться. Сейчас все на свете княжьи столы не стоили в ее глазах ничего по сравнению с этим блаженством – иметь близкую родню, которая беспокоится о тебе. Вопреки благоразумным речам Бера она угадывала за его возмущением ревность, и это согревало ей душу. Если бы она сейчас могла думать о других людях, то поняла бы, почему ее мать всего на четвертом месяце вдовства вышла замуж снова, да еще за человека много ниже нее родом и положением. Так сложилось, что ранняя юность Малуши прошла на холоде, без настоящей заботы и сердечного тепла. Святослав сверкнул перед ней, как вспышка пламени, она ринулась в то пламя, безотчетно желая погреться, но по молодости обожглась. Опыт научил ее обращаться с этим пламенем, и в ней проснулись те же наклонности, которые руководили Предславой, женщиной нежной и пылкой. Та прежняя Малуша, которая клялась не верить больше ни одному на свете мужчине, нынешней Мальфрид казалась другим человеком и внушала жалость.

Пока добрались до дома, рассвело, хотя было еще очень рано. В Хольмгарде Мальфрид проводила Сванхейд в спальный чулан и помогла ей улечься. Потом вышла в гридницу. Здесь оказалось почти пусто, лишь трое-четверо немолодых челядинов, что поленились скакать у костров, храпели по углам, да Бер сидел на скамье напротив пустого и холодного очага.

Когда Мальфрид подошла, Бер поднял голову. Он тоже мог бы уже пойти спать – жил в бывшей избе своего отца здесь же на дворе, – но почему-то медлил.

– Ты правда собирался вызвать Доброту, если бы он победил? – дразня, прошептала Мальфрид.

– Ну и еще бы, – без улыбки ответил Бер. – Думаешь, я бы стал спокойно смотреть, как этот йотунов глист увозит тебя в Варяжск?

Мальфрид чуть не расхохоталась, но сама себе зажала рот, чтобы никого не разбудить. Запустила пальцы в его спутанные волосы и ласково сжала, потом прислонила его голову к своей груди. Бер повернулся и обнял ее за пояс, сжав бедрами ее колени. Она погладила его по волосам, по лицу, легко коснулась губ. Душу полнил неудержимый восторг, чувство близости к самым основам земной жизни и к самой сути небесных тайн; тело откликалось томлением крови, в груди теснило от жажды любви, в животе дышал теплый комок. Она ни о чем не хотела думать, кроме того, что из всех ныне живущих любит Бера больше всех на свете, всей любовью, какая у нее только есть, без различения. Пройдя за эту ночь от жизни к смерти и обратно, от холода к теплу, из бурой мглы к свету, она чувствовала себя живой землей, распростертой под небом, и жаждала слиться с ним, чтобы дать толчок к обновлению всемирья.

«Не всякую так пронимает», – сказал Дедич. Способность сливаться с божеством, полученная по наследству от древних княгинь-жриц и пробужденная голосом самого Волхова, казалась Мальфрид непосильной.

Бер прижался лицом к ее груди. Потерся об нее, отыскивая длинный разрез от ворота сорочки, раздвинул его и прильнул губами к ее коже. Мальфрид изо всех сил обхватила его за плечи. Горячая дрожь между ног становилась невыносимой. Его губы прошлись по ее груди снизу вверх, словно согревая после холода реки, потом теплый влажный язык пощекотал ложбинку. Мальфрид отодвинула край разреза сорочки, освобождая грудь для его поцелуев, и чуть не застонала от возбуждения. Вот еще одна восхитительная тайна – ей не дозволено знать Бера как мужчину, но до этого осталось всего полшага…

Рядом всхрапнул кто-то из челяди – будто конь.

Бер вздрогнул, потом выпустил ее из объятий, встал и провел ладонями по лицу.

– Теперь и меня блуд взявше, – выдохнул он. – Все кажется, что ты замерзла там, в воде…

Мальфрид обхватила его руку выше локтя и с наслаждением прижалась к ней грудью. Ей тоже казалось, что только он может по-настоящему согреть ее после холодного ложа Волха-молодца.

– Ты идешь к себе? Я сейчас в девичью, гляну, как там чадо. Потом приду к тебе, хочешь?

– Нет, – сказал Бер, хотя за этим совершенно точно стояло «да».

– Ты ведь этого хочешь. Я приду…

– Не надо. Я дверь запру. Одно внебрачное дитя Сванхейд тебе простила, но второе… особенно если это буду я… Сванхейд умрет от горя, если мы родим ей правнука, который будет сам себе дядя!

– Ты что, не можешь…

– Могу. Но стоит начать – однажды мы не убережемся. Да и пронюхает кто-нибудь. Ну послушай! – Бер взял ее за плечи. – Мальфи! Мы же родня. Это в Купалии все можно, но я и завтра не перестану тебя хотеть. А если кто-то узнает, это навлечет позор и на нас, и на Сванхейд, и на Хольмгард, и на весь наш род.