Александр Макаров - Последняя ошибка императора

Царь уехал в Ставку в Могилев, он оторван от столицы и не понимает происходящих там событий. В Петербурге решение многих вопросов ложится на плечи Александры Федоровны. Увеличилась и ее ответственность за происходящее. А происходящее не радовало общество все больше и больше деградировало, теряя веру. Слово Распутина значило больше мнения любого министра. Князь Феликс Юсупов, убивший «друга» царицы, писал: «Личные особенности характеров императора Николая II и императрицы Александры Федоровны, которые при иных условиях не оказали бы, быть может, заметного влияния на их царствование, сыграли трагическую роль в судьбе и России, и всей династии. Уже с первых лет жизни в России императрица начала приобретать привычку к влиянию на государственные дела. В русском обществе это не вызывало одобрения: говорили о слабости воли у Государя, порицали Государыню за властолюбие… Болезненно религиозная по натуре, она все сильнее погружалась в мистицизм. Ее влекло к таинственно-темным оккультным силам, к спиритизму и всякого рода волшебству. Она стала интересоваться юродивыми, предсказателями, ясновидящими».

О роли императрицы в развитии революционной ситуации в России писал в воспоминаниях генерал А. И. Деникин: «Всевозможные варианты по поводу распутинского влияния проникали на фронт, и цензура собирала на эту тему громадный материал даже в солдатских письмах из действующей армии. Но наиболее потрясающее впечатление произвело роковое слово:

– Измена.

Оно относилось к императрице».

Была ли измена?

Генерал Алексеев весною 1917 года на вопрос Деникина об измене неохотно ответил:

«При разборе бумаг императрицы нашли у неё карту с подробным обозначением войск всего фронта, которая изготовлялась только в двух экземплярах – для меня и для государя. Это произвело на меня удручающее впечатление. Мало ли кто мог воспользоваться ею…»

Вряд ли была измена, но на фоне разваливающегося государства это было уже не важно.

Уинстон Черчиль писал: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была на виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладела властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления окончились, снарядный голод побежден; вооружение притекало широким потоком; более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия сторожила огромный фронт; тыловые сборные пункты были переполнены людьми. Алексеев руководил армией и Колчак – флотом.

Кроме этого, никаких трудных действий больше не требовалось: удерживать, не проявляя особой активности слабеющие силы противника на своем фронте; иными словами – держаться; вот и все, что стояло между Россией и плодами общей победы.

Царь был на престоле; Российская империя и русская армия держались, фронт был обеспечен и победа бесспорна».

Но вот беда, за годы войны и лишений, народ и царь утратили веру в свои силы и жизненное предназначение. Крах близок. Власть шатается. Император в сомнениях. В ночной беседе с генералом Ивановым измученный царь высказал свои грустные и тяжелые соображения: «Я берег не самодержавную власть, а Россию. Я не убежден, что перемена формы правления даст спокойствие и счастье народу». Запоздалое признание. Давление на царя усиливается, и он отступает. Дневник Николая II: «Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы, будто бессильно что-либо сделать, т.к. с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев – всем Главнокомандующим фронтов. К двум с половиной часам пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект Манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман!»

Николаю предлагали тогда же отправить семью в Ливадию, но он возражал: «Императрица – иностранка, и ее, кроме меня, некому защитить. Я никогда и ни при каких обстоятельствах не оставлю ее…» Любовь диктовала ему этот шаг и это решение стоило жизни всей семье.